Все повести и рассказы Клиффорда Саймака в одной книге
Шрифт:
«Энсон Ли, — изрек сенатор про себя, — паразит. Самый настоящий паразит».
Но доктор Карсон — кто такой доктор Карсон?
Сенатор вступил в невинную тихую игру с самим собой — постараться сообразить, кому принадлежит это имя, сообразить до заглядывания в текст.
Доктор Карсон…
«Ну конечно, — обрадовался сенатор, — помню! Только это было давным-давно. Биохимик или что-то в том же роде. Весьма незаурядный человек. Ставил какие-то опыты с колониями почвенных бактерий, выращивал их для каких-то медицинских надобностей.
Да,
Лет сто назад — а может, много больше.
Значит, Господи прости, — воскликнул сенатор, — он же должен быть одним из нас!..»
Сенатор поник головой, газета выскользнула у него из рук и упала на пол. Вздрогнув, он выпрямился. «Ну вот опять, — упрекнул он себя. — Задремал. Опять подкрадывается старость…»
Он сидел в кресле, сидел очень спокойно и очень тихо, как испуганный ребенок, не желающий признаваться, что он испуган. Мыслями все отчетливее завладевали давние, давние кошмары. «Слишком поздно, — упрекал он себя, — Я слишком долго тянул, куда дольше, чем следовало. Ждал, что организация возобновит ходатайство, и дождался, что она передумала. Вышвырнула меня за борт. Бросила на произвол судьбы как раз тогда, когда я сильнее всего нуждался в ней».
«Смертный приговор», — так сказал он у себя в кабинете, и это был действительно смертный приговор: долго он теперь не протянет. У него теперь почти не осталось времени. А ему нужно время — на то, чтобы предпринять какие-то шаги, чтобы хотя бы придумать, что предпринять. Нужно действовать, действовать с величайшей осторожностью и ни при каких обстоятельствах не поскользнуться. Иначе — кара, ужасная, жесточайшая кара.
— Доктор Смит вас примет, — сообщила секретарша.
— Что? — встрепенулся сенатор.
— Вы хотели видеть доктора Дейну Смита, — напомнила секретарша, — Он согласен вас принять.
— Благодарю вас, мисс, — сказал сенатор, — Я что-то слегка задремал.
Он тяжело поднялся на ноги.
— Вот сюда, в эту дверь, — подсказала секретарша.
— Сам знаю, — пробормотал сенатор раздраженно. — Бывал здесь не раз и не два.
Доктор Смит встретил его как почетного гостя.
— Располагайтесь, сенатор, — пригласил он, — Хотите выпить? Тогда, быть может, сигару? Что привело вас ко мне?
Сенатор не торопился отвечать, устраиваясь в кресле. Удовлетворенно хмыкнув, обрезал кончик сигары, перекатил ее из одного угла рта в другой.
— Да просто зашел без особого повода. Шел мимо и решил заглянуть. Давно и искренне интересуюсь вашей работой. Всегда интересовался. Ведь я с вами с самого начала.
Директор института кивнул.
— Да, я знаю. Вы проводили самые первые обсуждения кодекса продления жизни.
Сенатор усмехнулся.
— Тогда все казалось легко и просто. Конечно, были какие — то сложности, но мы не уклонялись от них, а боролись с ними, как могли.
— Вы справились со своей задачей удивительно хорошо, — заявил директор, — Кодекс, выработанный вами пять веков назад, настолько справедлив, что его никто никогда не оспаривал. Отдельные поправки, внесенные позже, касаются второстепенных деталей, которые вы никак не могли предусмотреть.
— Однако дело слишком затянулось, — заметил сенатор.
Лицо директора приобрело жесткое выражение.
— Не понимаю вас.
Сенатор зажег сигару, сосредоточив на этом ответственном процессе все свое внимание, старательно окуная ее кончик в огонь, чтобы табак занялся ровно. Затем поерзал в кресле, устраиваясь еще прочнее.
— Видите ли, — произнес он, — Мы полагали, что продление жизни явится первым шагом, первым робким шажком к бессмертию. Мы разрабатывали кодекс как временную меру, необходимую на тот период, пока наука не добьется бессмертия — не для избранных, для всех. Мы рассматривали тех немногих, кому даруется продление жизни, как служителей человечества, которые помогут приблизить день, когда оно обретет бессмертие — не отдельные люди, все человечество в целом.
— С этим и сегодня никто не спорит, — холодно откликнулся доктор Смит.
— Однако люди теряют терпение.
— И очень плохо. Все, что от них требуется, — немного подождать.
— Как представители человечества они готовы ждать сколько угодно. Но не как отдельные личности.
— Не понимаю, к чему вы клоните, сенатор.
— Да, наверное, ни к чему не клоню. В последние годы я частенько обсуждал сам с собой правомерность принятого нами решения. Продление жизни без бессмертия — это бочка с динамитом. Заставьте людей ждать слишком долго — и она взорвет всю мировую систему.
— Что вы предлагаете, сенатор?
— Ничего. Боюсь, что мне нечего предложить. Но мне нередко сдается, что лучше бы играть с людьми в открытую, знакомить их со всеми результатами поисков и исследований. Держать их в курсе всех событий. Информированный человек — разумный человек.
Директор не отвечал, и сенатор ощутил, как тягостный холод уверенности капля за каплей просачивается в подсознание.
«Смиту все известно, — понял сенатор. — Ему известно, что организация решила не возобновлять ходатайства. Ему известно, что я мертвец. Ему известно, что мне почти крышка и помощи от меня больше ждать не приходится, вот он и вычеркнул меня из своих расчетов. Смит не скажет мне ничего. Тем более не скажет того, что я хочу знать».
Но ни один мускул не дрогнул у сенатора на лице — этого он себе не позволил. Его лицо не предаст его. Оно прошло слишком долгую выучку.
— А ответ существует, — произнес сенатор, — И всегда существовал. Ответ на любой вопрос о бессмертии. Бессмертия не может быть, пока нет жизненного пространства. Пространства, достаточного, чтоб отселить всех лишних, и чтоб его было больше, чем нам понадобится во веки веков, и чтоб его можно было еще расширить в случае нужды.
Доктор Смит снова кивнул.