Все повести и рассказы Клиффорда Саймака в одной книге
Шрифт:
— Адаптация.
— Точно. Это самое слово вертелось у меня на языке.
Буян подхватил бутылку, взболтнул ее, большим пальцем примерил уровень содержимого, а затем единым духом вдруг опорожнил ее и стремительно встал.
— Ладно, надо сварганить чего-нибудь удобоваримого. А ты тут сиди и ворочай мозгами.
Прислушиваясь к его удаляющимся шагам, Уоррен продолжал спокойно сидеть на своем месте.
«Надежды, конечно, никакой, — думал он. — Мне следовало знать об этом с самого начала, но я все же отодвинул эту мысль на задворки сознания, загородил ее болтовней
Мы все умрем, все двадцать пять человек, а вслед за тем в лагерь открыто, не таясь и не крадучись, явятся малорослые лупоглазые туземцы и обберут все до ниточки».
Первым занемог Коллинз. Умирал он тяжко, как и все жертвы специфического вируса планеты Ландро. А незадолго до его смерти слег Пибоди: его мучила предшествующая болезни разрывающая голову тупая боль. А потом болезнь начала косить людей направо и налево. Сперва они вскрикивали и стонали в бреду, потом затихали и лежали как мертвые, за много дней до настоящей смерти, а внутренний огонь пожирал их, будто выползший из здешних пустошей изголодавшийся хищник.
Помочь им было почти нечем — те, кто еще держался на ногах, ухаживали за больными, утешали их, купали, стирали и регулярно меняли постельное белье, кормили немощных бульоном, который Буян варил теперь в самых больших кастрюлях, да заботились о том, чтобы у больных всегда была под рукой свежая холодная вода, способная ненадолго остудить иссушенное жаром горло.
Первые могилы были глубокими, а холмики венчали деревянные кресты с аккуратно выписанными на перекладинах именами и прочими сведениями. Но рабочих рук становилось все меньше, да и у тех силы убывали, так что постепенно могилы превратились в неглубокие рытвины.
Для Уоррена действительность слилась в подобие нескончаемого кошмара. Дни тянулись жуткой вереницей; снова и снова одно и то же: забота о больных, рытье могил и запись в экспедиционный журнал имен умерших. Поспать удавалось лишь урывками — когда изредка выпадал свободный момент или когда от изнеможения все валилось из рук, а налившиеся свинцом веки смеживались сами собой. Время от времени Буян ставил перед ним еду, и тогда Уоррен торопливо заглатывал ее, не чувствуя вкуса и даже не интересуясь, что именно поглощает.
Время превратилось в какую-то химеру, счет дням был утрачен. На вопрос Уоррена, какое сегодня число, никто не мог дать ответа — впрочем, до этого никому не было дела. Солнце вставало и садилось, серые пустоши по-прежнему простирались до серого горизонта, и только ветер одиноко кружил над безлюдной равниной.
Но мало-помалу до сознания Уоррена начало смутно доходить, что рядом трудится все меньше и меньше здоровых; зато и число недужных тоже убывало. А в один прекрасный день он опомнился, сидя у себя в палатке и глядя в чье-то изможденное лицо, и понял, что дело идет к концу.
— Страшно это все, сэр, — сказал тот, изможденный.
— Да уж, мистер Варне, — отозвался Уоррен, — Сколько осталось у нас на руках?
— Трое, — отвечал капеллан, — но двое уже не жильцы. Однако этому юноше, Фолкнеру, вроде бы получше.
— Кто еще на ногах?
— Буян, сэр. Только вы, я да Буян.
— Почему мы не заразились, а, Барнс? Почему мы все еще здесь?
— Кто знает? У меня такое чувство, что и нас сия чаша не минует.
— Понимаю. У меня такое же ощущение.
Тут в палатку приковылял Буян с ведром в руках. Взгромоздив ведро на стол, он выловил оттуда жестяную кружку и, роняя маслянисто поблескивающие капли, протянул ее Уоррену.
— Что это? — удивился тот.
— Да вот, сготовил кой-чего, — изрек Буян. — Вам это полезно.
Уоррен поднес кружку к губам и опрокинул ее содержимое внутрь — горло обожгло жидким пламенем, обрушившимся прямиком в желудок, а оттуда ракетой взмывшим вверх, чтобы взорваться в мозгу россыпью искр.
— Картофельный, — пояснил Буян. — Из картошечки получается крепкое пойло. Ирландцы открыли это много-много лет назад.
Забрав кружку из рук Уоррена, он снова наполнил ее и протянул Барнсу, но капеллан заколебался.
— Да пей же, человече! — рявкнул Буян, — Это придаст вам сил.
Священник выпил, поперхнулся и поставил опустевшую кружку на стол.
— Они вернулись, — сообщил Буян.
— Кто? — не понял Уоррен.
— Дикари. Они тут со всех сторон. Только и ждут, когда мы испустим дух.
Пренебрежительно взглянув на кружку, он обеими руками поднес ведро к губам. От уголков его рта на подбородок потекли тоненькие ручейки, сбегая на рубашку и оставляя темные мокрые пятна.
Вернув ведро на стол, Буян утер рот волосатым кулаком и провозгласил:
— Уж могли бы хоть вести себя прилично! Держались бы уж в тени, пока все не кончится. Я тут засек одного старика, когда он выскользнул из палатки Фолкнера. Хотел словить, но этот седой козел меня обставил — прыткий больно.
— Из палатки Фолкнера?
— Точно. Человек еще не помер, а они уже вынюхивают. Будто не могут дождаться, пока его не станет. Но, по-моему, дикарь ничего не стянул. Фолкнер спал. Этот его даже не разбудил.
— Спал? Ты уверен?
— Точно, спал! Дышал спокойно. Пожалуй, возьму ружьишко и слегка поохочусь на них — просто так, наудачу. Они у меня узнают…
— Мистер Брэди, — переспросил Барнс, — вы уверены, что Фолкнер спокойно спал? А не был в коме и не умер?
— Да что я, живого человека от покойника не отличу? — огрызнулся Буян.
Джонс и Уэбстер скончались ночью. Буяна Уоррен отыскал поутру — тот скорчился возле холодной как лед плиты, а рядом валялось пустое ведро от самогона. Поначалу Уоррен думал, что кок просто пьян до бесчувствия, но потом разглядел симптомы болезни. Ухватив его под мышки, Уоррен дотащил Буяна до койки, с трудом взгромоздил на нее и отправился за капелланом.