Все повести и рассказы Клиффорда Саймака в одной книге
Шрифт:
Толпа будто издала тяжкий вздох и стихла. Преследователи остановились, на какой-то миг утратив способность шевелиться. Потом одни побежали снова, другие нет, и опять зазвучали голоса, хотя криков стало поменьше.
Латимер глянул на вершину холма — там было пусто. Динозавры, что были там, куда-то пропали. И Саттон тоже сгинул без следа.
Так значит, это Брин висит там на ограде, подумал Латимер. Тот самый Брин, глава группы оценки, — единственный, если верить Гейлу, кто мог бы объяснить, отчего его, художника, решили заманить в дом на берегу. Тот самый Брин, погрязший в психологических тонкостях, вникавший в характер каждого клиента, сопоставлявший каждый характер с экономическими выкладками,
А ныне, подумалось Латимеру, изъяли самого Брина — и изъяли куда решительнее, чем любого из остальных.
Сам он так и стоял там, откуда впервые увидел бегущего Брина, стоял лишь потому, что не мог решить, как быть дальше. В самом деле, кто он здесь и зачем? И как вести себя со всеми остальными? Вон их сколько, бродят вокруг бесцельно — многие, вероятно, тоже в растерянности, что теперь предпринять. И не подозрительно ли, что он торчит на одном месте, как истукан? Хотя, надо думать, им всем сейчас не до него, никто его не заметит, а если и заметит, то лишь затем, чтобы в следующую же секунду выбросить из головы.
Однако, помнится, в тот момент, когда заварилась эта каша, они с Саттоном как раз собирались выпить. Латимер четко ощутил, что нужда не отпала, рюмка не повредит, и решительно зашагал к подъезду. Встречные, как правило, не удостаивали его вниманием: кто-то просто шмыгал мимо, кто-то мычал нечто нечленораздельное или ограничивался коротким кивком, как кивают незнакомым или полузнакомым.
В вестибюле было по-прежнему почти пусто. Три человека сидели за столиком в углу, не притрагиваясь к стоящим перед ними стаканам. В другом углу на диване мужчина и женщина были погружены в тихий разговор, и еще кто-то, оккупировав бар самообслуживания, сосредоточенно подливал себе из бутылки. Латимер направился к бару, взял чистый бокал. Человек у стойки произнес:
— Вы, наверное, новичок. Не припоминаю, чтобы мне случалось видеть вас здесь прежде.
— Да я только сегодня прибыл, — отозвался Латимер. — Часа три-четыре назад.
Он пригляделся к бутылкам, но его любимого сорта виски среди них не нашлось. Пришлось согласиться на другой, чуть похуже, зато плеснул он себе поверх льда щедро, от души. Рядом стояли подносы с сэндвичами и другими закусками. Он положил себе на тарелку два сэндвича.
— Ну и, — спросил человек у стойки, — как вам нравится эта история с Брином?
— Не знаю, что и сказать. Я с ним еще и знаком-то не был. Правда, Гейл называл мне его имя.
— Третий, — сообщил человек. — Третий за последние четыре месяца. Что-то тут не так.
— Что, все на заборе?
— Нет, нет. На заборе Брин первый. До него один выпрыгнул с тринадцатого этажа. Бог ты мой, ну и неаппетитное зрелище! Другой повесился…
В эту минуту в вестибюле появился еще один гость, и человек, оторвавшись от стойки, направился к вновь прибывшему. Латимер остался наедине со своим бокалом и сэндвичами. Народу больше не прибавлялось, и никто не обращал на него ни малейшего внимания. Внезапно на него обрушилось чувство, что он здесь иностранец, незваный и всем чужой. Наверное, это неприятное чувство сидело в нем все время, но здесь, в пустоте вестибюля, поразило его с особенной силой. Можно было присесть за какой-нибудь столик, или в кресло, или на краешек дивана, благо свободных столиков, кресел и диванов было хоть отбавляй. Можно было подождать, чтобы кто-то составил ему компанию, но он содрогнулся при самой мысли об этом. Не хотелось ни знакомиться с этими людьми, ни тем более разговаривать с ними. По крайней мере, сейчас хотелось держаться от них подальше.
Пожав плечами, он добавил себе на тарелку третий сэндвич, потянулся к бутылке и долил бокал до краев, вышел из вестибюля и поднялся лифтом на свой этаж. У себя в комнате выбрал самое удобное кресло и расположился в нем, водрузив тарелку с сэндвичами на столик. А затем позволил себе вволю хлебнуть из бокала, поставить его рядом на пол и объявить вслух:
— И пусть они все катятся к дьяволу…
Он расслабился, осязая буквально физически, как раздробленное «я» потихоньку опять собирается воедино, как осколок за осколком вновь ищут и находят свои законные места, возвращая ему, Латимеру, ощущение цельности, ощущение собственной личности. Без всякого усилия он стер из памяти Брина, Саттона и вообще события последних часов — он хотел быть всего-навсего человеком, расположившимся в удобном кресле в своей комнате, и это ему удалось.
И все же он задумался о силах, игрушкой которых стал, о тайных властителях мира. Нет, им мало завладеть одним миром, они желают заполучить в рабство все остальные миры. Но какова методичность, каков загляд в будущее — и какова наглость! Им, видите ли, нужна уверенность, что освоение других миров обойдется без противников, тявкающих им вслед, без энтузиастов, требующих охраны окружающей среды в этих мирах, и без фанатиков, самозабвенно протестующих против засилия монополий. Им нужна только и единственно примитивная деловая этика вроде той, какую насаждали надменные лесопромышленные бароны, возводившие для себя имения наподобие дома на берегу.
Латимер поднял бокал с пола и сделал еще глоток. В бокале, как выяснилось, осталось уже меньше половины. Надо было прихватить с собой всю бутылку, никто бы не возразил.
Потянувшись за сэндвичем, он быстро сжевал его, взялся за второй. Сколько же времени прошло с тех пор, как ему случилось есть в последний раз? Он бросил взгляд на часы и мгновенно понял, что время, которое они показывают, в этом мире мелового периода недействительно. Факт был бесспорным и все же озадачил его: откуда взялась разница во времени между мирами? Может, ее и нет — по логике вещей не должно бы быть, — но тогда влияют какие-то иные факторы… Он поднес циферблат к самому лицу, но цифры плясали, а стрелки не хотели согласовываться друг с другом. Тогда он хлебнул еще.
Проснулся он в темноте, недоумевая, где он и что с ним. Спина одеревенела, ноги сводило судорогой. Однако затмение вскоре кончилось, память вернулась, подробности последних двух дней обрушились на него лавиной — сперва они были разрозненны, но быстро выстраивались в цепь, смыкались в узор беспощадной реальности.
Стало быть, он так и забылся в кресле. Лунный свет, льющийся из окна, отражался в пустом бокале. На столике неподалеку стояла тарелка с половинкой сэндвича. Вокруг царила полная тишина, ниоткуда не доносилось ни звука. Должно быть, мелькнула мысль, уже за полночь и все угомонились. А что, если в здании и вовсе никого нет? Может, по стечению обстоятельств, по каким-то неведомым причинам вся штаб-квартира эвакуирована и в ней уже ни души, кроме проспавшего художника? Хотя такое, он понимал и сам, крайне маловероятно.
Латимер поднялся на непослушные ноги и подошел к окну. Окрестный ландшафт стелился чистым серебром, гравированным там и сям глубокими тенями. Где-то сразу за оградой улавливался намек на движение, но что именно движется, различить было нельзя. Наверное, какой-нибудь зверек рыщет в поисках пищи. Ведь там заведомо есть не только рептилии, но и млекопитающие, быстроногие и пугливые, приученные держаться настороже и убираться с дороги. Судьба не дала им здесь шанса развиться так же, как в первичном мире, где миллионы лет назад некий катаклизм очистил планету от былых владык и создал вакуум, который можно и нужно было заполнить.