Все против попаданки
Шрифт:
И вот сейчас его улыбка была уже не такой доброй. Но больше он ничего не сказал, возможно, считая, что сестра Шанталь придерживается такого же мнения, и как меня любопытство ни грызло — пришлось стерпеть. Но один осторожный шаг я все-таки сделала.
— Пока мать-настоятельница не возразила мне ничего, — заметила я. — Я посвятила ее в свои планы.
Мне стало легче — может, из-за того, что отец Андрис перестал изображать преувеличенно доброго дедушку, а может, и потому, что немного прорвались эмоции — не мои, сообразила наконец я, у меня было то самое пресловутое
— Насчет чадолюбивого крова?
Я кивнула. Ну что же, отец Андрис проникся моей идеей — и не так уж важны причины почему или зачем. Даже если какие-то средства из этих кучек уплывут к нему в карман — переживу. Иметь священника в союзниках дорогого стоит, только вот следует хорошенько подумать, нет ли в этих словах, «дорогого стоит», подвоха и скрытого смысла?..
Сестра Шанталь удовлетворилась и спряталась. Я перевела дух. А она была, однако, эмоциональной, чувствительной личностью.
— Куда вы сейчас спрячете эти деньги, святой отец? — Слезы мои высохли, минутная слабость простительна, если она не имеет последствий. — Мне не понравилось, как смотрели на чашу насельницы. Мне их… жаль, — соврала я, — но я им не доверяю.
Отец Андрис вытянул левую руку и указал на один из камней. Я всмотрелась, мало что понимая. Камень как камень, светится не ярче других, ничем не выделяется.
— Никто не сможет открыть тайник, — пояснил он, — но и камни видит не каждый. Истинный Свет — особый дар. Помните свое испытание?
Я неуверенно пожала плечами.
— Не страшно, я тоже плохо помню свое, — засмеялся отец Андрис, — правда, с тех пор прошло столько лет, что я и сам не уверен, а не родился ли я монахом? Но вы должны помнить, как шли на Свет. Свет вывел вас, провел к алтарю. Миракулум, — напомнил он. — И я пока еще могу запечатать камни от всех посягательств.
Я закусила губу. Да, отче, я в этом не сомневаюсь. Есть одно «но» — от которого сложно предостеречься. Особенно сейчас, когда я уже спровоцировала насельниц, когда они увидели чашу с деньгами. Какая бы ни была сумма — не всегда и не везде убивали из-за нескольких сотен тысяч. Кому-то за роскошь были тысячи полторы.
Насельницы жестоки и закалены в постоянных драках. Они привыкли не чувствовать боль. И вряд ли их остановит то, что на пути к немыслимому богатству, которое они даже не смогут потратить, стоит священник. Для них он будет беспомощным стариком, с которым справиться совершенно не сложно.
— Давайте поставим чашу на видное место, святой отче, — предложила я. — А деньги… притворимся, что они в моем кабинете. Я верю в ваш Миракулум, я не верю тем, кто уже прикинул, как с вами расправиться.
Мне показалось, что отец Андрис был готов услышать от сестры Шанталь что угодно, вплоть до признания в плотской любви, несмотря на разницу между нами лет в сорок. Но от моих слов он открыл рот, закрыл, снова открыл, почесал подбородок.
— Да-да-да… Не хотите ли вы сказать мне, сестра, что вы подвержены опасности меньше?
Я хочу сказать, что легко справлюсь с двумя агрессивными насельницами одновременно. Я хочу сказать, что смогу и ударить ножом, если будет угроза моей собственной жизни. Я хочу сказать, что работа судебного юриста временами бывает довольно рискованной и оглядываться по сторонам и не ходить по безлюдным местам — не всегда паранойя…
Но, конечно же, я не скажу этого, святой отец. Несколько лет меня учили, ломали, по сути, во мне то, от чего страдают почти все женщины мира. «Нельзя драться». «Нельзя причинять боль». «Терпи». «Не сопротивляйся». С самого детства — «будь беззащитной». С возраста чуть постарше — «у тебя должен быть защитник». Не должен и не будет, скорее всего, никогда, не лопай иллюзии словно плюшки, есть только ты и твоя жизнь — и твои страхи.
У меня были хорошие учителя, отче, два раза они проверяли, чему меня научили: год спустя и еще пару лет. Такие были условия договора, и мы остались довольны, заказчик и исполнитель.
В рукаве моем был один козырь, чтобы не открывать святому отцу то, что он все равно никогда не признал бы правдой.
— Брат Грегор считает, что кто-то из женщин — оборотница, — ровно сказала я. — Да, я мало верю его словам, да, я знаю, что мы, слуги Милосердной, не женщины и не мужчины, но все же это… — Это то, в чем я ни черта не понимаю, отче, а вы, по идее, должны понимать. — Такая тьма.
Отец Андрис покачал головой, выдвинул ящик стола, достал оттуда небольшие мешочки и принялся раскладывать в них деньги.
— Я почти не знаю вас, сестра, — вздохнул он, — но я стар, а вы очень умны. Что же… — Он поднял на меня усталый взгляд. — Вы хотите узнать, кто из насельниц покусится на десятину. Хотите узнать, в ком слишком много греха. Я не могу запретить вам это, но могу вам помочь. Чаша, — и он вернулся к своему занятию, — я отдам вам чашу, — с этими словами он бросил туда пару монет, и они зазвенели о тонкий металл, а затем махнул рукой, запуская в чашу множество золотых искр, и я с замирающим от восторга сердцем увидела, что искры превратились в россыпь монет. — Если вы тронете их, сестра, ничего не случится, но если их коснется тот, кому неведом Миракулум… Помните, как звенела наша церковь полгода назад, когда какой-то бродяга попытался стащить ларец для даров?
Я, конечно, не помнила, но представила достаточно ясно. Своего рода сигнализация. И она сработает, только если обнаглевшая насельница не видит Истинный Свет.
Скорее это исключено, но — вероятность подобного существует.
— Идем, я покажу вам место, где можно сделать детский сад, — отец Андрис поднялся. — А чашу пришлю после.
После так после. Моя собственная чаша весов пока склонилась к делению «доверяй, но проверяй» — это было уже хоть что-то.
— Ваша проповедь, святой отче, — сказала я, когда мы уже вышли на улицу. Точнее, на тот самый задний двор, где каялись наказанные сестрой Аннунциатой насельницы. На нас они не обратили никакого внимания. — Мне показалось, что вам не нравится паника среди крестьян.