Все пройдет...
Шрифт:
Несмотря на надетую на них броню, копы двигались плавно и быстро. Один из них с проворством змеи метнулся вперед и выхватил регистратор из пальцев Лоренса. Рука в усиленной механической перчатке сомкнулась, раздался хруст пластмассы, и на мостовую посыпались обломки деталей. Второй коп, двигаясь с той же стремительной грацией, зашел Лоренсу за спину и, схватив его за запястья, стиснул в довольно болезненном захвате.
Тем временем первый полицейский движением ноги отбросил в сторону обломки регистратора и провел ладонями в перчатках вдоль всего тела Лоренса - не прикасаясь, но держа руки на расстоянии считаных миллиметров. Этого, однако,
Он попытался что-то сказать, но поперхнулся и издал только какое-то невнятное восклицание, когда первый коп предостерегающим жестом поднес к его носу палец в перчатке - так близко, что Лоренс невольно скосил глаза к переносице. Он молчал, пока полицейский не закончил досмотр, и лишь слегка передернул плечами, давая компьютеру знак, что все в порядке.
– Значит, ты из этих - из сектантов?..
– спросил второй коп, ловким пинком раздвинув Лоренсу ноги и толкнув в спину, так что он ткнулся лбом в борт патрульной машины.
– Совершенно верно, - отозвался Лоренс.
– Я из Ордена.
– Движением головы он указал на ворота, которые находились всего в нескольких метрах от него и тем не менее оставались недосягаемыми.
– Мне пришлось выйти, чтобы...
– Вы, сектанты, совсем с ума посходили!..
– проворчал первый коп.
– Ты что, не соображаешь, что мы могли тебя убить? При приближении патрульной машины полагается встать неподвижно, а руки развести в стороны. И упаси тебя Господь направлять на полицейских какие-либо неизвестные приборы, если, конечно, ты не решил заручиться помощью сотрудников Службы безопасности, чтобы свести счеты с жизнью. Слушай, а может, ты и впрямь самоубийца, а?..
– Нет, - ответил Лоренс.
– Разумеется, нет. Я просто хотел сделать снимок для...
– Фотографировать или фиксировать действия полиции иным способом строго запрещается, - перебил патрульный.
– Как тебе известно, идет война, и...
– Он нахмурился.
– Черт побери, теперь нам придется тебя задержать! Не меньше десятка человек будут вынуждены бросить более важные дела, чтобы все оформить, соблюсти положенные процедуры... Ты можешь получить месяц тюремного заключения, парень. Тебе это нужно?
– Нет, конечно, - сказал Лоренс.
– Я просто не знал...
– Не знал, а следовало бы знать. Раз уж ты решился выбраться из этого своего монастыря, нужно было сначала научиться вести себя как нормальные люди.
Второй полицейский, продолжавший прижимать Лоренса к черно-желтому борту машины, чуть пошевелился.
– Отпустить его?
– спросил он.
Первый коп покачал головой.
– На твоем месте, парень, я бы прямо сейчас вернулся назад в монастырь и сидел там - носа не высовывал. И никогда больше никуда не выходил. Тебе ясно?
Но Лоренсу ничего не было ясно. Он не знал, приказывает ему патрульный идти назад или просто советует? Арестуют ли его, если он не вернется? В последний раз Лоренс имел дело с властями довольно давно и отвык общаться с полицией. Его грудь часто вздымалась, пот струился по спине и ручьями стекал по ногам.
– Я все понял.
– Лоренс кивнул и подумал: «Теперь мне ясно только одно: с вопросами придется быть поосторожнее».
Нью-йоркская подземка осталась почти такой же, какой он ее помнил, хотя длинная очередь на входе стояла не к турникетам, а к постам безопасности, где дотошно проверяли багаж и просвечивали подозрительных рентгеновскими лучами. Но ньюйоркцы остались прежними: они старались без крайней необходимости не встречаться друг с другом взглядами, а встретившись, слегка пожимали плечами, словно говоря: «Ну что тут поделаешь?».
И запах в подземке был прежним. Пахло погребом, машинным маслом, хлорной дезинфекцией и миллионами людей, которые побывали здесь за прошедшие десятилетия и которые спустятся сюда в будущем. От этого запаха Лоренс даже растерялся и остановился у стены, на которой висела схема линий. Какое-то время он просто смотрел на нее, стараясь справиться с головокружением, потом вдруг поймал себя на том, что внимательно разглядывает схему, сравнивая ее с той, что хранилась в его памяти. Лоренс был уверен, что за годы, которые он провел за стенами монастыря, в нью-йоркской подземке появилось немало новых станций, но ошибся. С удивлением он обнаружил, что новых станций не было вовсе. Напротив, ему показалось, что их стало меньше. Он отчетливо помнил, что одна из них располагалась на Бликер-стрит, а другая - на Кафидрал-парквей, но на схеме их не было. Они исчезли - на их месте белели только наклеенные полоски бумаги или клейкой ленты.
Почти не отдавая себе отчета в своих действиях, Лоренс коснулся кончиком пальца того места, где когда-то была станция «Бликер-стрит».
– Я тоже никак не могу к этому привыкнуть, - раздался рядом чей-то голос.
– Когда я была маленькой, то каждый день пересаживалась там на свою линию и ехала домой.
Лоренс обернулся. Чуть позади него стояла какая-то женщина. Она была примерно одного возраста с Гертой, но годы оставили на ее лице более отчетливый - и более глубокий - след. Ее щеки и шею покрывали морщины, кожа на руках казалась сухой, словно пергамент, плечи сутуло опустились, но глаза казались добрыми и мягкими.
– А что случилось со станцией?
В глазах женщины что-то мелькнуло, и она попятилась.
– С «Бликер-стрит»?
– переспросила она.
– Разве вы не знаете? Ведь это же как... Как 11 сентября! «Бликер-стрит»...
– В ее устах название станции прозвучало словно заклинание.
Лоренс нахмурился, припоминая. Он, разумеется, читал новости, но в монастыре они не казались столь животрепещущими и важными и воспринимались, скорее, как исторические хроники - как нечто, произошедшее где-то очень далеко и давно.
– Прошу прощения, - проговорил Лоренс.
– Я... Меня некоторое время не было в городе, и вот... Да, Бликер-стрит. Разумеется.
Женщина, прищурившись, смерила его взглядом.
– Должно быть, вы уезжали очень далеко, - заметила она.
Лоренс попытался улыбнуться.
– Я монах, - объяснил он.
– Из Ордена созерцательных аналитиков. Я был отрезан от мира на протяжении шестнадцати лет и только сегодня... Меня зовут Лоренс.
– Он протянул руку, и женщина пожала ее с такой осторожностью, словно та могла рассыпаться в прах.