Все пути твои грешны

Никулина Ирина

Насекомые на Гвале встречались размером более двух метров, а местное население едва доставало Корнею до плеч. Впрочем, у кеттов никогда не было образа дьявола, земное персонифицированное зло их смешило. Для тех, кто был в четвертой плотности и видел устройство мира, его энергетическую структуру, не существовало зла или добра как двух противоположных полюсов. Все было едино и все было гармонично. Иногда он жалел, что не родился чистым кеттом. Все было бы намного проще…

Через час пришел Сергей Леванский, сияющий, как новогодняя елка. Его лицо светилось, как у мальчишки, получившего на день рождения свой первый велик. Корней был мрачнее тучи. Он вспомнил о лягушках и заказчике. Твари наверняка разбежались по всему космодрому. Рейс получится пустым, кредиток он не получит, а «калошу»,

старичка К 14 надо приводить в порядок. Проклятье! Тахиб кар трах саки! Вот попал, так попал.

– Как ты, старик? Плечо не болит?

Плечо болело зверски, ныло, словно тысячи пчел жалили его в одно место. Да, что-то он капитально забыл.

– А что за пойло ты мне наливал?

– Местное. – Серый усмехнулся и ловким жестом поправил выпавшую из укладки прядь. – Привыкнуть надо. С третьего раза уже не так берет. Ты ни о чем не хочешь меня спросить?

Нет, он не хотел. Надо было идти извиняться за лягушек и валить отсюда, пока по всему космодрому не разнеслась слава о пьяном в стельку звездолетчике. Хотя что-то там было, что-то вертелось в глубине его больной черепушки. Червяк сомнения, скорее всего.

– Корней, ты чего, не помнишь что ли?

– Не помню. – Он мрачно выплюнул вчерашний калиб. Толку от него не было, только во рту вязало. – А что я должен помнить?

– Мы летим искать планету, дурачок!

Он вспомнил. Всплыло вдруг, как мина с мутного дна. И бабахнула. Сначала вспомнил, как ломал стулья о свои плечи. Потом таскал девчонок на руках. Лица у них почему-то были синие. А потом Серый что-то говорил громким и жарким шёпотом. Девчонки пропали и свет был неяркий, даже музыка уже не гремела. Так, и о чем же они там говорили? Ага, мертвый кетт. Нет, не мертвый, умирающий. Легенда? Нет, что-то из жизни. Кетт оставил Греку координаты планеты… Той самой, о которой они мечтали в студенчестве. Таких сказок в жизни не случается, это бред. Впрочем, нет, это в его жизни не случается, а вот в жизни Леванского могут быть фотомодели в постели, грант на ветряную мельницу и пятерка по экономике, единственная на всю академию. Но кетт и координаты планеты? Черт знает…

– Вот контракт. – Он перестал улыбаться, все было уже решено. – Ты сам вчера сказал, что мы не живем, а влачим жалкое существование. Это шанс все изменить. Ты же не собираешься всю жизнь таскать трехногих лягушек в своем трюме?

– А что с ними, кстати?

– Я продал их твоему заказчику по тройной цене.

– Этому жмоту?

– Да, ему. Это были последние лягушки, ведь ты больше не летаешь.

Вот еще новость. Да, он конечно не против лететь за пустой планетой, чтобы воссоздать на ней свободное и совершенное общество, чтобы потом величественно возглавить его и мудро править до скончания веков, но не прямо сейчас, не после такой бурной ночи… Он все помнит: мертвый кетт, координаты, они…он… он согласился продать К 14, но как же так… Ведь не так резко, надо сопоставлять фантазии и реальную жизнь! Корней одним глазом аккуратно скользнул по контракту, который небрежно лежал на краю стола. Из тонкого пластика, как сто лет назад, с золотым песком и красными нитями гранита. Романтика, как в пиратских фильмах! Когда он увидел цифру, непроизвольно икнул и втянул голову. Два миллиона кредиток. Что еще за новости, его старая «калоша» не стоит и полторы тысячи.

– Раритет, – Грек проследил его взгляд, – я там в гараже кое-что в нем подправил, в общем, таких «калош», как ты говоришь, осталось всего две во вселенной, твоя и в музее на Гвале…

– Да ну, я лично видел в гвальском космопорте…

Грек покачал головой и приложил палец к губам. Было что-то очень теплое в этом жесте, словно они мальчишки, которые стали обладателями очень важной и страшной тайны. Корней осторожно выдохнул воздух и кивнул головой. У его друга был талант продавать никому ненужные вещи. Он бы и сам себя продал, было бы разрешение на подобные сделки. «Ладно, разберемся», – решил Корней, вроде как другого он ничего решить и не мог. Поставил подпись, пошутил на счет крови из пальца и тут же остался один. Лег спать, ничего не понимая. Выглянул в окно, – бокс 26 был пуст, звездолета там не было.

Вечером они пошли к дальним ангарам, и Грек торжествовал. Он радостно потирал руки и задирал свой длинный нос, и весь как-то нетерпеливо крутился, словно в заднице у него была заводная юла. Корней был напротив, скуп в движениях, молчалив и мрачен. Он только периодически что-то кратко спрашивал и хлюпал носом. Вчера он забыл привиться от местной лихорадки и это было хреново. Серый достал зеленую бутылку и предложил отхлебнуть. Корней решительно отверг: «в полете не пить», – такой у него всегда был принцип. Только вот на чем они собирались лететь, – это было загадкой.

– … Она движется к Ориону уже три года, ты бы видел…

Грек болтал о Земле. Корнею эта тема была неприятна, он бы с удовольствием замял разговор, но дружок не отличался тактичностью, все говорил и говорил. Даже про Виктора ввернул, вот, мол, кто начал распад… Земли как таковой уже не было. Грустно, но Корней привык. Он помнил этот мир, разрываемый напалмом, горящий черным пламенем, наполненный смрадом и смертью. Где-то там, на баррикадах, был его отец, прорывался к куполу, чтобы взорвать игигов. Тогда это можно было сделать. Не взорвал, пожалел чужих детей. Своих не пожалел, выгнали их с Земли. За десять лет игиги отстроили Землю заново, но она перестала быть планетой. Это была гигантская космическая крепость с фотонными двигателями на полюсах. И она начала свое движение за пределы известного космоса. Игиги решили расширять свои божественные владения, они жаждали покорить все живое и вмять его в грязь божественно стопой. Они родились правителями и не могли иначе. Их надо было искоренять, всех до одного, начиная с новорожденных младенцев и заканчивая дряхлыми стариками. Только тогда в космосе перестанут быть высшие и низшие расы, божественные господа и нижайшие рабы.

Земля плыла в космосе, ощерившись острыми дулами и наводила ужас на все мирные расы. Остановить ее не было возможности, вернуть в первоначальный вид, сделать живой планетой – тем более. Разве что все игигские морды передохнут в одночасье. Он мог бы жить на этой планете. Растить сад, строить дом, любить женщин, продолжать свой род. Да, он не слишком красив, но он бы нашел ту, что полюбит его большое сердце. Собаку завел бы, обязательно, такую дурацкую, пушистую и большую. И трехмерные горки соорудил бы из старого звездолетного экрана для всех в округе детишек. Нежился бы в бассейне на теплом солнышке, а по выходным жарил аппетитное мясо, нормальное коровье мясо, а не лягушек ремских… Но нет, нет больше Земли, негде растить сад, а на остальных планетах он чужой, даже на Ха-ту. Так что не мог он слышать о том, чем стала планета его отца, деда и прадеда, в честь которого Галу и назвала его Корнеем.

– Координаты покажи. – Прервал он трескотню Леванского.

Координаты как координаты, только далеко, у черта на рогах. Не долетит его «калоша» так далеко. На полпути рассыплется на детали, да и постареют они к середине пути, не живет столько ни кетт, ни человек.

– На чем полетим, Грек?

– Сюрприз, Ворон.

Корней поежился. Каждый раз, когда Леванский говорил «сюрприз», за этим следовали большие неприятности. Как честный друг, Корней брал вину на себя. За ним стоял герой космоса, великий телефизик Виктор Корюшкин, а у Сереги никого не было, только его блистательные манеры. Но время игр закончилось, космос не любит бравады, он принимает смирение и трудолюбие, и постоянное напряжение, полное внимание и все силы.

– Расслабься, ты сейчас обмочишь свои штанишки, когда увидишь, на что я променял твою рухлядь. Можешь уже возносить хвалы моему великому гению…

Иногда его хотелось убить, придушить и слушать блаженную тишину. Потому у Грека и не было друзей в академии, потому что никто, кроме молчаливого и терпеливого Корнея не мог вынести его надуманный аристократизм, брызжущий фонтанами на окружающих, никто не уживался с таким важным и чванливым щеголем, кроме Корнея, отличающегося спокойным характером и полным равнодушием к своей репутации.