Все расследования Шерлока Холмса

Конан Дойль Артур

– Слава Богу! – вырвалось у меня из самого сердца.

Мисс Морстен, слегка улыбнувшись, бросила на меня быстрый взгляд.

– Почему вы так говорите? – спросила она.

– Потому что теперь я снова могу мечтать о вас, – сказал я, беря ее за руку. Она не отняла ее. – Потому что я люблю вас, Мэри, так, как еще ни один мужчина не любил женщину. Потому что сокровище это, эти драгоценности сковывали мои уста. Теперь, когда их нет, я могу признаться вам, как сильно я вас люблю. И поэтому я говорю: «Слава Богу!»

– Тогда и я скажу: «Слава Богу», – прошептала она, и я привлек ее к себе. Может быть, кто-то и потерял сокровище, но я уверен, что в ту ночь я нашел богатство, ценней которого нет на всем белом свете.

Глава XII.

Странная история Джонатана Смолла

Полицейский, оставшийся в кебе, оказался очень терпеливым человеком, потому что безропотно дожидался меня, хотя, когда я вышел из дома миссис Форрестер, было уже очень поздно. Когда я показал ему пустой ларец, лицо его омрачилось.

– О премии можно забыть, – мрачно сказал полицейский. – Раз сокровищ нет – платить не за что. За ночную работу нам с Сэмом Брауном могло перепасть по десять фунтов.

– Мистер Тадеуш Шолто – богатый человек, – сказал я. – Он наградит вас, хоть есть сокровище, хоть нет.

Но полицейский уныло покачал головой.

– Дело плохо, – сказал он. – То же вам скажет и мистер Этелни Джонс.

Его предсказание полностью исполнилось. Когда я добрался до Бейкер-стрит и показал детективу пустой ларец, он побледнел как смерть. Холмс, заключенный и инспектор только что приехали, поскольку по дороге изменили планы и решили сначала заехать в участок. Мой друг сидел в своем кресле с обычным непроницаемым выражением лица, а Смолл расположился напротив него, закинув протез на здоровую ногу. Когда я продемонстрировал пустой ящик, он откинулся на спинку и громко рассмеялся.

– Ваших рук дело, Смолл? – со злостью спросил Этелни Джонс.

– Да. Я их так припрятал, что вам теперь ни за что их не найти! – торжествующе воскликнул наш пленник. – Это сокровище мое, и если оно не достанется мне, то не достанется никому, я уж об этом позабочусь. Вот что я вам скажу: только четыре человека во всем мире имеют на него право. Это трое каторжников, гниющих в бараках на Андаманских островах, и я. Но я-то знаю, что ни я сам, ни они не сможем им воспользоваться, так что я действовал и от их имени. Мы всегда были связаны «знаком четырех». И я не сомневаюсь, что они поступили бы так же, как я, – выбросили сокровище в Темзу, лишь бы оно не досталось родственничкам Шолто или Морстена. То, что мы сделали с Ахметом, было сделано не ради того, чтобы обогатить их. Сокровище там же, где и ключ, там же, где и малыш Тонга. Когда я понял, что ваш катер нас догонит, я спрятал добычу в надежное место. Вам не достанется ни рупии.

– Не нужно водить нас за нос, Смолл, – строго произнес Этелни Джонс. – Если бы вы хотели выбросить сокровища в Темзу, вы бы выбросили их вместе с ларцом, так ведь намного проще.

– Мне проще выбросить – вам проще найти, – сказал Смолл, хитро поглядывая на нас. – Человеку, которому хватило ума выследить меня, хватит ума и поднять железный сундучок со дна реки. Но когда драгоценности разбросаны на расстоянии пяти миль, сделать это будет не так-то просто. Сказать по правде, я чуть не плакал, когда швырял сокровища в воду, но вы нас настигали и я чуть не сошел с ума. Хотя чего о них жалеть? Всякого я повидал на своем веку, и хорошего, и плохого, и научился понимать, что лить слезы над тем, чего уж не вернешь, – последнее дело.

– Все это очень серьезно, Смолл, – сказал детектив. – Если бы вы пошли навстречу правосудию, помогли восстановить справедливость, а не посмеялись над ним таким образом, на суде вы могли бы рассчитывать на снисхождение.

– Справедливость! – рассвирепел бывший каторжник. – Какая справедливость? Кому, как не нам, принадлежат эти драгоценности? Разве справедливо отдавать сокровища в руки людей, которые не имеют и никогда не имели на них прав? Вы хоть знаете, как они мне достались? Двадцать лет я провел в этом испаряющем лихорадку болоте, днем работая от зари до зари в джунглях, а по ночам сидя на цепи в грязном бараке, когда кругом тучами летают малярийные комары и каждый вонючий чернокожий надсмотрщик считает своим долгом унизить белого, смотрит на тебя как на грязь под ногами. Вот как я заработал эти сокровища! А вы говорите мне о справедливости. Я не хочу, чтобы другие наслаждались тем, что досталось мне такой ценой. Пусть лучше меня повесят десять раз, пусть лучше мне в шкуру воткнут одну из стрел Тонги, но я не хочу сидеть за решеткой, зная, что кто-то другой живет во дворце и купается в деньгах, которые должны принадлежать мне. – Смолл уже не пытался выглядеть благородно-сдержанным, и эта прочувствованная речь вылетела из его уст сплошным стремительным потоком. Глаза его неистово сверкали, а наручники бряцали, когда он в ярости сжимал кулаки. Видя гнев и неистовство этого человека, я начал понимать, почему смертельный ужас охватил майора Шолто, когда он узнал, что этот калека вышел на его след.

– Вы забываете, что нам об этом ничего не известно, – невозмутимо сказал Холмс. – Вашей истории мы не слышали и поэтому не знаем, как оценивать ваши поступки.

– Что ж, вы, сэр, разговариваете со мной по-хорошему. Хоть я и понимаю, что именно благодаря вам у меня на руках эти браслеты, на вас я не в обиде. Все было честно. Если вам хочется выслушать мою историю, пожалуйста, отмалчиваться я не собираюсь. Все, что я вам расскажу, – святая правда. Каждое слово. Спасибо, поставьте стакан вот сюда, поближе ко мне, чтобы я мог дотянуться, когда в горле пересохнет.

Сам я родом из Вустершира… родился недалеко от Першора. Если вы решите туда наведаться, думаю, Смоллы до сих пор там обитают. Мне часто хотелось вернуться, посмотреть, что там к чему теперь, да только для семьи моей я всегда был как бельмо в глазу, и не думаю, что они будут страшно рады меня видеть. Все мои родственники – тихие набожные люди, мелкие фермеры. В деревне их все знали и уважали, и только я один всегда был хулиганом. Но потом, когда мне исполнилось восемнадцать, я избавил их от своего присутствия, ввязался в скверную историю из-за девушки, и от тюрьмы меня спасло лишь то, что я записался в Королевский восточно-кентский полк «Баффс», который как раз должен был отправиться в Индию.

Да только солдата из меня не вышло. Едва я научился ходить строевым шагом и управляться с ружьем, как черт меня дернул сходить искупаться в Ганге. Мне повезло, что мой сержант Джон Холдер оказался в ту минуту рядом – он считался у нас одним из лучших пловцов. Как только мы с ним отплыли от берега, на меня напал крокодил. Он отхватил мне правую ногу по самое колено, да так ровно, что иной хирург позавидовал бы. От боли и потери крови я лишился чувств и наверняка бы пошел на дно, если бы Холдер не поймал меня и не оттащил к берегу. После этого я пять месяцев провалялся в госпитале, и, когда наконец смог выйти оттуда с этой деревяшкой, выяснилось, что меня по инвалидности уволили из армии и ни к какому делу я теперь не пригоден.

Вы, конечно, понимаете, что творилось у меня в душе. Мне еще не было двадцати, а я уже превратился в никому не нужного калеку. Но, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Человеку по фамилии Эйблуайт, хозяину плантаций индиго, нужен был надсмотрщик для его кули. Оказалось, что плантатор этот дружит с нашим полковником, который после происшествия в Ганге с участием отнесся к моей судьбе. Короче говоря, полковник посоветовал своему другу взять меня, и поскольку почти все время нужно было проводить верхом на лошади, мое увечье не могло мне помешать. Своей культей я мог крепко держаться за седло. Мне нужно было объезжать плантацию, следить за работающими людьми и сообщать начальству о лентяях. Платили мне хорошо, я обзавелся собственным домиком и начал уже подумывать о том, чтобы остаток дней своих провести там, на плантации. Мистер Эйблуайт был человеком добрым, он частенько заглядывал в мою маленькую лачугу, чтобы выкурить со мной трубку. Понимаете, там, в Индии, между белыми людьми совсем другие отношения, намного душевнее, чем здесь, на родине.