Все смиренно
Шрифт:
— Даа, я знаю, Лекс.
Времени на жалость нет, потому что светловолосое пятно в голубом наряде принцессы выбегает в холл, держа в руках медвежонка. Она врезается мне в ноги и обнимает меня за колени.
— Ты здесь!
Я поднимаю Маккензи на руки.
— Привет, принцесса!
— Хочешь поиграть в чайную вечеринку, дядя Мэтью? Ты можешь быть Баззом Лайтером, а я буду мисс Несбит.
— Звучит весело.
Я вознагражден шикарной детской улыбкой. И в первый раз за несколько дней, тяжесть на моем сердце стала легче.
Стивен помогает
— Спать в восемь, — сообщает мне Александра. — Не позволяй ей уговорить тебя уложить ее позже.
— Не уверен, что я смогу устоять перед жалостливым взглядом больших голубых глаз.
Она улыбается.
— Будь сильным.
Они уходят, и я закрываю за ними дверь. Следующие полтора часа я играю в чаепитие с Маккензи. И в Барби. Потом мы строим стену и сносим ее машинкой Humvee на пульте управления. Перед тем как лечь спать, мы покидали мячик в игрушечное баскетбольное кольцо, которое я купил ей на день рождения.
Уже лежа в постели, она просит меня почитать ей историю и вытаскивает из-под подушки толстую книгу Дисней.
Золушка.
Маккензи обнимает своего медведя и смотрит на меня неморгающими сонными глазами. Когда доходим до места, где Принц делает свое объявление, она меня спрашивает:
— Дядя Мэтью?
— Ммм?
— Почему Золушка не пошла к принцу со своей туфелькой? Почему она не сказала ему, что «Это я»? Почему она стала ждать его?
Я задумываюсь над ее вопросом и не могу удержаться, чтобы провести сравнение со мной и Долорес.
— Может… может, Золушка не была уверена, какие у принца к ней чувства. Может, она хотела, чтобы он сам пришел за ней — так она будет знать, что он ее любит.
Это просто чертовски печально. Говорить о своей любовной жизни с четырехлеткой.
Маккензи с пониманием кивает, и я продолжаю читать. Пока…
— Дядя Мэтью?
— Да?
— А почему принц не узнал, что это Золушка? Если он полюбил ее, он бы помнил, как она выглядела, правильно?
Я думаю о дразнящей улыбке Ди, ее идеальных губах, теплой нежности в ее глазах, когда она просыпается рядом со мной, как приятно гладить ее по щеке кончиками пальцев — словно касаться лепестка розы.
Когда я отвечаю, у меня хриплый голос:
— Да, Маккензи. Если бы он ее полюбил, он бы не забыл, как она выглядела. Никогда.
Она зевает, долго и широко. Потом поворачивается на бочок и устраивается на подушке.
С сонным вздохом в голосе, Маккензи говорит:
— Я думаю дядя Дрю прав. Этот принц просто придурок.
И это были ее последние слова перед тем, как она отправилась в царство снов.
***
В четверг на работе, мой отец останавливается у моего кабинета и сообщает мне, что моя мама ждет меня вечером на ужин. Расстраивать свою мать — это тяжкое преступление, и последнее, что мне сейчас нужно, это, чтобы мое имя стояло первым в черном списке
Я приезжаю в пять тридцать. Мои родители живут в четырехспальном особняке, построенном еще в 1920-х, с оригинальной лепкой, тремя каминами, украшенными орнаментом, комнатой для приема гостей, кабинетом, музыкальной комнатой, буфетной, и великолепной столовой.
Действительно ли им нужно столько места? Нет. Но они и не подумают о переезде. Особенно после того, как я съехал, и как говорила моя мама, они наконец-то опять могут заниматься «приятными вещами».
Я понимаю, потребуется еще несколько лет прежде, чем нам понадобится установить один из тех классных автоматических стульев, чтобы они могли подниматься на лестнице.
Когда экономка, Сара, которая уже много лет работает у родителей, открывает дверь, я нахожу маму в комнате для приемов, которая наслаждается стаканчиком хереса у зажженного камина.
Увидев меня, она улыбается, поднимается и крепко меня обнимает.
— Здравствуй, дорогой. Я так рада, что ты смог сегодня прийти.
Она поднимает взгляд на мое лицо.
— Ты выглядишь усталым. Наверно, слишком много работаешь.
Я улыбаюсь ей.
— Нет, мама, совсем нет.
Мы садимся, и она рассказывает мне о хризантемах, которые она выращивает и последних новостях загородного клуба.
Когда из кабинета выходит мой отец, это знак, что обед уже подан.
Стол в столовой не очень большой — шесть стульев — но отец сидит на одном конце, просматривая газеты, которые он собирается читать, моя мама ест на другом конце, и я сижу между ними.
Когда мама разрезает свою курицу гордон блю, она спрашивает:
— Ты все еще видишься с той девушкой с офисной вечеринки? Она мне понравилась очень сильно, Мэтью. Такая с характером. Правильно, Фрэнк?
— Что?
— Девушка, которую Мэтью приводил на вечеринку — нам она понравилась, ведь так? Как ее звали? Дианна?
— Долорес, — признает мой отец, доказывая, что он самом деле в курсе происходящего вокруг него.
Иногда я думаю, что он просто ведет себя так, будто ничего не видит вокруг — и будто бы он глухой — чтобы ему не приходилось участвовать в разговорах, которые его не интересуют. Это такая уловка.
Я заставляю еду опуститься в свой неожиданно сжавшийся желудок.
— Нет, мама, Ди и я… у нас ничего не вышло.
От разочарования она щелкает языком.
— Ох, какая досада.
Она делает глоток вина.
— Я просто хочу, чтобы ты обзавелся семьей, дорогой. Никто из нас не становится моложе.
Ну, вот, началось.
Моя мама замечательная — добрая и нежная — но она все равно мама. Что означает, что теперь каждую секунду, она будет говорить о том, как мне нужен кто-то, кто обо мне будет заботиться и о том, что ей надо увидеть внуков, прежде чем, она умрет.
Такой разговор у нас уже был.
Она наклоняется в мою сторону, и заговорческим тоном шепчет: