Все страсти мегаполиса
Шрифт:
«Масленица – это же, кажется, зимой? – подумала Соня. – Не факт, что я следующей зимой здесь буду жить».
Но одновременно с этой мыслью она с некоторым удивлением поняла и другое: что ее гнев на бесцеремонность Аллы Андреевны прошел, не успев разгореться. А почему? Непонятно.
Высокие напольные часы ожили и начали играть какую-то красивую, похожую на старинный танец мелодию. Потом они звучно, как колокол, пробили четыре раза.
– Пора, – сказала Алла Андреевна, вставая из-за стола. – Спасибо, Нинуша. Ценностей незыблемую скалу только у тебя теперь и чувствуешь.
– Не преувеличивай моей
Выйдя из подъезда, Соня подняла глаза на окна Нины Георгиевны, неярко светившиеся сквозь зеленоватые шторы на последнем, третьем этаже старого особняка. Над окнами светлели скульптурные женские лица, и даже отсюда, снизу, можно было различить выражение тихой, без упреков скорби, которым они были отмечены. И эта загадочная скорбь – о чем она, отчего? – была так же волнующе непонятна, как и все, что происходило сегодня. И все, из чего состояла теперь Сонина жизнь.
– Жаль, что Ирка в Америку уехала, – сказала Алла Андреевна.
– Ну да, тетя Нина скучает, конечно. – Петя зевнул. – Но сейчас все-таки не те времена. Она и сама два раза в год в Чикаго ездит, и Ирка приезжает.
– Не потому жалко. – Вид у Аллы Андреевны был рассеянно-задумчивый. – Из-за тебя.
– Из-за меня? – сонно удивился Петя. – Почему?
– Потому что, если бы Ирка не уехала, ты не досиделся бы до тридцати лет в девках.
– Мама! – возмутился Петя. Он даже сон с себя стряхнул. – При чем здесь девки?
– Ну, в парнях. Или как это называется? – пожала плечами Алла Андреевна. – Во всяком случае, Ирка умеет правильно взяться за дело. Майкла со всеми его миллионами она обработала за три дня.
– Между прочим, я на Ирке жениться не собирался. Я ее с детского сада знаю, – иронически заметил Петя. – И всегда воспринимал как друга, товарища и брата.
Последнее пояснение он сделал, уже глядя на Соню: наверное, ему стало неловко вести при ней подобные разговоры.
– Ой, Петька! – поморщилась Алла Андреевна. – Ты, может, и не собирался, а если бы женщина собралась, ты бы и сам не заметил, как в одно прекрасное утро проснулся женатым. Конечно, не всякая женщина, – уточнила она. И непонятно добавила: – На это и надежда...
«Как все это странно! – думала Соня уже в постели, глядя на темный росчерк оконной рамы за занавеской. – Что мне не дает послать ее подальше с ее барской спесью? Стесняюсь, что ли? Да нет. Тогда почему же?»
Но, не отвечая самой себе на этот вопрос, в глубине души она все же понимала причину своей терпимости по отношению к Алле Андреевне.
Причина была в том, что собственное душевное состояние напоминало Соне разбитый калейдоскоп. Разлетелись осколочки, которые прежде складывались в пусть и непредсказуемый, но отчетливый узор, и как их собрать, непонятно – разбилась волшебная трубка, в которой у каждого из них было свое правильное место.
Именно такой разбитой трубкой чувствовала себя теперь Соня. Зачем она приехала в Москву? Ее желание стать актрисой оказалось не таким уж сильным, и выяснилось это быстро. Да и актрисой ли она хотела стать? Может, хотела чего-то совсем другого, что-то совсем другое в себе чувствовала, когда ловила взгляд Веры Холодной на экране или
И почему она сразу, как только поняла, что актрисой не будет, не уехала из Москвы? Ведь этот город не встретил ее ничем: ни распростертыми объятиями, ни хотя бы решительной злостью. Он просто не заметил ее появления, остался к ней совершенно равнодушен. Приехала, нашла какую ни есть работу? Ну, работай. Нашла жилье? Ну, живи. Лучше бы уж возмутился ее наглостью – какого черта тебе здесь надо, кто ты такая вообще? – отшвырнул бы ее одним щелчком. «Ах, ты так? – подумала бы она тогда. – Нет уж, я тебе докажу!»
А теперь доказывать было нечего. Она казалась сама себе каким-то прозрачным существом, сквозь которое мир просвечивается, будто сквозь стекло. Что есть это существо, что нет его...
«Как это Нина Георгиевна сказала? – вспомнила Соня. – Самостоянье человека?»
У нее никакого самостоянья не было точно. И, хотя она рассердилась на уверенность Аллы Андреевны в том, что у нее ничего подобного и быть не может, но что это за самостоянье такое, Соня в самом деле не понимала. В чем оно заключается? В том, чтобы пироги печь?
– Петь... – Она осторожно потрясла Петю за плечо. – Ты совсем уже уснул?
Сегодня Петя провалился в сон сразу, как только коснулся головой подушки. Конечно, сказались бессонная ночь и сытный ужин. Обычно он не засыпал без предварительного удовольствия, к которому относился основательно; Соня подозревала, из-за того, что оно ему было еще внове. Сама-то она, по правде говоря, не прочь была бы пропустить денек-другой. Но раз ему так нравится, что ж, пусть. Соня отвечала на Петины ласки, наверное, именно так, как ему хотелось, иначе он ведь не повторял бы их ежевечерне. Он с самого начала был ей не противен, с ним было даже приятно.
Но сегодня и Пете было не до удовольствий.
– М-м... д-да... – пробормотал он, не оборачиваясь.
– Петь, проснись на минутку. А Нина Георгиевна – она кто?
– Как – кто? – Он наконец обернулся и, сонно моргая, посмотрел на Соню. – Мамина подруга.
– Нет, по профессии кто?
– А!.. Гример. В театре. Сонь, давай завтра, а? На работу мне не надо, отосплюсь – потом поговорим.
С этими словами он мгновенно, как кукла Буратино, схлопнул ресницы. Соня вздохнула. Она давно уже поняла: до тех пор, пока Петя не удовлетворит свои потребности, толку от него немного. Если, например, он хочет есть, нет смысла расспрашивать его о том, стоит ли идти на фильм, который получил приз в Венеции.
Но ведь, кажется, все мужчины такие? Говорят же, что путь к их сердцу лежит через желудок. Ну, и через другие органы тоже. Соне это не мешало, и никакого возмущения не вызывала у нее Петина мужская незамысловатость. И то сказать, а женщины другие, что ли? Хоть разговоры в парикмахерской вспомнить, да и в студийной гримерке не лучше... О жале и ценностях жизни что-то никто там не беседовал!
И тут, стоило Соне только вспомнить эти слова – непонятно почему вспомнить, ведь они совсем забылись! – только произнести их про себя, как все ее бессвязные, тревожные, казавшиеся неразрешимыми мысли словно осветились у нее в голове мгновенной вспышкой.