Все свободны!

Юрьева Екатерина

— Сухова возьмем. Его ты любишь. И я тоже, кстати.

— Масика твоего я уже туда почти сослал. Пусть вкалывает. Помчится на ракете сразу после Нового года.

— Да, всем с Масиком поперло. Скажи, что Масик золотой? Ну, скажи?

— Порфириевый он. А что у вас, кстати, с Масиком? Он тоже про тебя трещал без умолку. Забыл про дела. Для дел, правда, у него есть я. Так что с ним? — взял безразлично-деловой тон Юрий Николаевич.

— А что у меня может быть с Масиком кроме великой любви?

— Да что ты? Так он же из голубых.

— Какая

проницательность. А я их как раз и люблю, голубых. Не всех, конечно. Но от них часто больше пользы, чем вреда. Вот как от Масика.

— И когда же ты все это поняла — про любовь?

— Да мы ж с ним в Самовар вместе ехали, в поезде водку пьянствовали. Я же тебе рассказывала. Потом Сухова встретили в гостинице…

— Опять пьянствовали. И ты все сразу поняла. А что это, Васечка, ты так оправдываешься? — Ему явно нравилось всех держать в ежовых рукавицах. — Пьянствовали и хорошо. И с Масиком нам поперло. Видишь, какие удачные совпадения. Я люблю, когда все гладко складывается.

— Никаких совпадений не бывает никогда. Бывает только закономерность.

Он запомнил.

— Мой человечек, кстати, из-за Гор, все там уже для тебя организовал.

— А куда именно мы поедем? Или все Горы уже построились по росту?

— Тебе не все равно? Вообще-то в Железобетонск.

— О! Говорят, очень культурный городишко.

— Мне лично надо будет еще сгонять там в одно местечко, нагрянуть с неожиданной проверкой.

— А твой человечек мне в это глухое местечко доставит и театр, и кино, и художественную галерею… А также массу интересных талантливых людей. Знаешь, как это называется? Фестиваль.

— Ну вот эти проблемы я в голову брать не буду точно. Как все назвать, сама на месте разберешься. Я хочу потом уже, когда сам освобожусь, отвезти тебя на одну заимку. Лес, избушка, баня. И люди приятные. На самом деле.

— А мы вместе с ними на медведя пойдем с рогатиной… по лесу пробираемся… нам страшно… а ему весело… смотреть на нас, дураков… из своей берлоги…

Вася скрючила ручки, сложила из пальчиков очечки и, выглядывая из них, вертя головой и всем телом, изображала то ли медведя, то ли белку на сучке. Скворцов встал, перегнулся через столик, подхватил ее. И Вася, не заметив, как это случилось, обнаружила себя уже у него на коленях. Он ткнулся носом в ее ухо. И терся-терся о ее щеку, то прикусывая мочку, то скулу…

— Не оставляй меня, Васечка… С медведями одного… Пожалуйста… Не оставляй…

— Ты что, Скворцов, влюбился? — Вася искала его губы, но не находила, они уходили куда-то к шее, к плечу. Но возвращались обратно, ускользая снова.

— Не-а.

— Почему?

— Влюбиться… Полюбить… Любить… Мне, Васечка, только радость великая открылась. Как глаза. И мне чихать, откуда она. Я сейчас как будто балансирую, стою на одной ножке и двинуться боюсь… Оступиться… Отступиться… Васечка, не оставляй меня…

И сквозь эти целомудренные ласки Вася вдруг увидела сильного и беззащитного человека.

— А почему ты меня не целуешь?

— А поговорить? —

Он улыбнулся. — Двинем за Горы на Рождество?

— Двинем… — Воля ее отсутствовала.

— Тогда готовься. Включается режим «нон-стоп».

Удивительно, но Васины затеи с поездкой за Горы в редакции никого не напугали. Абрамыч, узнав, что платить командировочных не надо, порадовался — вот так на халяву появятся провинциальные сюжеты. При отсутствии денег на рассылку корреспондентов по городам и весям в эфире постоянно крутилось только Садовое кольцо и его окрестности.

— Поезжай. Недельки хватит? Событий на праздники много не предвидится, поэтому делать тебе здесь особо нечего. Только закрой пленками все дни. И поезжай. С богом.

— Прополю розы, переберу фасоль… — пробубнила она.

Вася привыкла, что за инициативу надо платить больше, чем за ее отсутствие. В результате получалось, что еще и платишь за то, что работаешь. Вот как сейчас. Но в этом случае она была готова выпрыгнуть из штанов. И помчалась выпрыгивать — прочесывать все мероприятия в надежде сделать побольше праздничных записей, чтобы забить ими свое отсутствие.

Уже дома она принялась разбирать пачку пригласительных билетов, которую захватила из редакции. Хотела набросать жесткий план жизни на ближайшие дни. Налила чай. И разглядывала приглашения. Вася надеялась, пыталась в этом скоплении всякого барахла («Какое всё говно, однако») найти что-нибудь чудесное. Столица была наполнена клубами, как клубами смрадного дыма. Все было совсем отвратительно. Буквально неделю назад ей так еще не казалось. То ли в считанные дни город поменял ориентацию, то ли у нее сместился угол зрения. Наконец ей повезло. Один из конвертов был из Пушкинского музея. Приглашали на вернисаж. «Классно! В Пушкинском под Новый год всегда открывают что-нибудь забавное». Вася нажала кнопку, трубка загудела, потом коротко откликнулась.

— Перезвони позже.

Этого она не ожидала — в основном потому, что только сейчас сообразила, чей номер набрала. Такая большая и широкая ее жизнь вдруг вошла в какой-то жестко очерченный круг.

Перезванивать по тому номеру она не стала, зато названивала и названивала всей округе в надежде разведать еще хоть что-нибудь стоящее. Кое-что вырисовывалось. И делалось это только потому, что очень хотелось Васе той поездки.

Скворцовский номер высветился в ее мобильнике уже пару раз. Вася не откликалась.

— Фигушки. Нет меня. Занята, — тихо самоедничала.

Упившись собственным самолюбием, она все-таки перенабрала Скворцова.

— Извини, не мог говорить — люди сидели на голове. А ты что шифруешься? — весело наехал Юрий Николаевич.

— Да я тут по редакции носилась, а телефон в комнате оставила. Вот сейчас пришла и вижу — действительно звонил.

— Да ладно врать. Тебя в редакции давным-давно нет. Дома сидишь, бумажки перебираешь.

— Ты что, установил подзорную трубу в доме напротив? — И Вася действительно подошла к окну и выглянула из-за занавески.