Все свободны!
Шрифт:
Уже в шубе ввалилась Маруся.
— Ольгусик, давай-давай, — абсолютно трезво организовывала она процесс выхода. — Дай людям пожить личной жизнью. А ведь у нас были такие планы — напиться, проспаться. Все в тартарары. Ну ладно, в другой раз. Пошли давай.
Они вышли, но Ольга вернулась уже с лестницы, быстро налила себе еще рюмку, залпом выпила, даже не закусив.
— Сильно, — выдохнула снова.
…Скворцова Маруся узнала мгновенно — таких не забывают. Их родители когда-то работали вместе. И детишки частенько встречались — либо под столом, за которым пьянствовали взрослые, либо на новогодней елке в зимние каникулы, куда ее отправляли с Юрой Скворцовым, который был постарше и за ней приглядывал. Маруся
Маруся была не только светским репортером и пьяницей, она была любимой дочкой своей матери, которая в свое время была главной интриганкой в высших эшелонах. Ее молитвами строились и рушились судьбы и репутации. И Маруся чему-то у нее все-таки научилась. Судьбами она не вершила — пришли другие времена, но нагадить иной раз себе позволяла, чтоб не утратить семейную традицию. Это было Марусино наследственное. Чтоб навести тень на плетень, ей не требовалось подключать СМИ. Она знала более верные ходы. Маруся понимала, куда отстучать, чтобы вызвать эффект покруче любого телевидения. И неблагодарно было перетерпеть все сегодня увиденное — Скворцова и его официальную любовницу, свою коллегу Васю. Это было для Маруси сделать просто невозможно.
Вся мозаика сложилась в ее голове.
— Смешные у тебя подружки, Васька. Интересно, Максим их там на лестнице не заарестует?
— На какой лестнице?
— На твоей.
— На моей? Почему Максим на лестнице?
— Максим на лестнице? Почему? — передразнил он ее.
— Юра, не придуривайся.
— А я и не придуриваюсь. Ты же прекрасно знаешь, что у меня возникли некоторые осложнения, поэтому Максим, а это его работа, предпринимает дополнительные меры.
— Он что, всю ночь будет курить на лестнице? Позови его сюда. Пусть на кухне чай пьет.
— Как ты себе это представляешь? Все мы вместе тут, в твоей квартире? Мы в комнате е…ся, а Максим на кухне. Чай, блин, пьет. Вася! Никогда не сажай за хозяйский стол обслугу, я тебя уже учил.
— Максим тебе не обслуга! И ты знаешь это лучше меня. Он на лестнице будет околачиваться — на смех всему подъезду. Всем алкашам, которые по ночам сползаются домой. Да? И потом — что такого? Не хоромы тут, конечно, но комнатка для Максима найдется. Пусть поспит, даже лучше, чем чай пить. Ты его и так замордовал, он же тоже человек.
— Вася, ты бредишь. Как это все будет выглядеть? Я, ты, Максим… Херня.
— Тогда вытряхивайся. Я не шучу. Продукты, кстати, можешь и оставить. В твоем доме такого все равно не едят, да нынче и некому. Я не шучу, ты понял? Собирай манатки. Быстро. — Вася входила в раж. — И Максим заодно выспится на своей кроватке, она же у тебя для него есть? На лестнице он будет стоять. С ума сойти! Что ты развалился? Поднимайся. И вали!
Юрий Николаевич ловко поймал Васю за ногу, когда она в ажитации пробегала мимо дивана. Он вообще был ловким.
— А знаешь, что-то в этом есть. Максим! Максим! Пожар, горит! Не начать ли мне тебя ревновать к Максиму? Это будет заводно. — Он ухмыльнулся, дергая ее ногу и наблюдая, как Вася неловко подпрыгивает на другой. — Но знай, у Максима жена на мою совсем не похожа. Она тебе быстро глазенки-то повыцарапывает. — Он оскалился. — И понимай, что это — его работа! — Скворцов наконец выпустил ее и вскочил: — Работа — стеречь меня в каждой дыре, куда я попадаю. Понимай это! — он тоже уже орал.
— А ты понимай, что он шатается под моей дверью по твоей нужде!
Юрий Николаевич резко шагнул в коридор и широко открыл входную дверь:
— Максим! — гаркнул он. Темная фигура замаячила на лестнице. — Заходи!
Максим неловко протискивался по узкому Васиному коридору.
— Ты разговариваешь прямо как боевой
Бедный Максим выпучил глаза и не понимал, чего ему еще ждать.
— Максим, не волнуйся, — Юрий Николаевич уже смеялся. — Проходи, наше семейное положение еще более усложнилось. Теперь мы живем еще и вместе с тобой. Вася так захотела.
— Надеюсь, хотя бы в разных комнатах, — ворчал Максим по пути на кухню. Он осваивался.
Глава 3
Маруся сработала быстро и выше всяких похвал. Она вдула все сногсшибательные новости в нужные уши. И пошел такой шорох орехов! Все семьи, чьи успехи и благосостояние начинались еще в советские времена, закреплялись в постсоветские, зиждились на родительских авторитетах и деньгах, просто захлопали в ладоши. От Скворцова никто не ожидал столь очевидной глупости. И такого наплевательства на корпоративные вкусы и интересы. Мнение старших по-прежнему имело значение в этом кругу — большее или меньшее, даже в делах, а в частной жизни — первостепенное. Любовные проколы любили и в былые годы — как не порадоваться чужой неудаче или бестолковости. А сейчас тем более такие истории развлекали. И не то чтобы мораль требовала своего места в их душах. Они и сами многого добивались через постель, и даже чаще, чем за рабочим столом. Но никто как будто бы об этом не знал, хотя все были якобы в курсе. Они были виртуозами, их было не поймать за руку. В таком деле ценилось отдельное мастерство. А тут — не последние люди страны. И такой конфуз! Смех, да и только. Во всех загородных поместьях раскалились телефоны. Скандал вышел не публичный, а кулуарный, а кулуары Маруся ценила выше всего.
Причем события развернулись так быстро, что даже проницательный Юрий Николаевич не заподозрил ничего дурного, когда ему позвонил отец и приказал срочно явиться на родительскую дачу. И хотя тон его был странен, Скворцов решил, что тот просто неважно себя чувствует. К тому же он вспомнил, что и так давненько не навещал стариков.
Старшие Скворцовы жили за городом в ныне ставшем совсем модным поселке. Жили на своей старой даче, выстроенной еще в конце пятидесятых. Участок был немаленький, в те годы землю не экономили. Позади дома наблюдался лес, а перед ним — сад. Вишня и слива красиво цвели по весне. Летом в лесу водились грибы, которые, им повезло, не переводились и нынче на их гектарном пятачке. Старички часто прогуливались там, собирали урожай. Как-то Юрию Николаевичу, который застал родителей за этим занятием, показалось, что они совершенно впали в детство и что это два одуванчика, которые только на то и способны, чтобы получать удовольствие… И слава богу. Еще создавалось впечатление, что все здесь, на этой родительской даче, было вечным. Рождались мысли о бессмертии.
Дача была генеральской еще до того, как они туда въехали. Отец получил ее в наследство от своего начальника, тоже генерала, убежденного коммуниста и холостяка. Поэтому наследников на горизонте не наблюдалось. Так вот повезло. И сразу же после новоселья Николай Николаевич и Светлана Петровна нашли в этой загородной жизни необыкновенную прелесть. Более того, сейчас они как будто законсервировались в ней и жили точно так же, как много лет назад.
Первый хозяин, хотя и был одиноким, дом размахнул по своим средствам — были гостиная, гостевые и детские. Дом получился в русском стиле (в те годы не знали других фасонов), поэтому был рубленым и пах деревом. Здание было очень большим, грамотно организованным — сначала архитектором (зря думают, что все строительство было типовым), а впоследствии и усилиями Светланы Петровны. Здесь заключалась вся ее жизнь, вернее, вся лучшая половина ее жизни.