Все у нас получится!

Илья проснулся за десять минут до звонка будильника. Полежал с закрытыми глазами, повздыхал. Вставать не хотелось – была б его воля, он накрылся бы одеялом и проспал остаток жизни. Ладно, хотя бы до обеда. Но Илья не мог себе этого позволить, поэтому решительно прихлопнул зазвонивший будильник и поднялся. В последнее время спал он плохо: просыпался, с трудом выдираясь из очередного кошмарного сна, и судорожно хватался за часы, которые показывали то три часа ночи, то пять утра.

Шаркая ногами,

как столетний дед, Илья поплелся в душ, который слегка привел его в чувство. Бреясь, он вспомнил, что сегодня понедельник и впереди целая неделя, когда голова будет занята исключительно работой. Почему же так погано на душе? А-а, черт возьми! Он совсем забыл, что Долли собирается устроить смотрины. Илья вздохнул, глядя в зеркало на свою хмурую физиономию, которой он был решительно недоволен. Впрочем, с утра ему мало что доставляло удовольствие. Не присаживаясь, Илья выпил кофе и уже более бодрым шагом направился к выходу, отражаясь по дороге в многочисленных зеркальных поверхностях, которыми по прихоти дизайнера изобиловало его жилище. По дороге он думал о Долли.

Долли досталась ему в наследство от Старика, для которого была не только секретаршей, но и любовницей. Вернее, это Илья достался ей в наследство: Долли знала его с пеленок, как она утверждала. Вообще-то лет с восьми, но кто считает? Сколько раз маленький Илья оставался под присмотром юной Долли, которую тогда еще звали Дашей, пока Николай Алексеевич, любивший брать мальчика с собой на работу, проводил очередную планерку. Они с Дашей ходили вместе по магазинам за тетрадками и ластиками, ели мороженое и бегали наперегонки по улице, засаженной липами. Даша утешала мальчика, когда он расстраивался, давала мудрые советы, заливала зеленкой разбитую коленку, дула на нее и говорила, гладя по голове: «У кошки боли, у мышки боли, у Илюши пройди!», а Илюша, хлюпая носом, возражал: «Ни у кого пусть не боли!»

С тех пор прошла целая жизнь: и улица теперь была другая, и офис, и бизнес. Впрочем, тогда и слов этих еще не знали: офис, бизнес. Все изменилось, только Долли оставалась неизменной. Как и когда Дарья заработала это прозвище, она и сама не помнила, но прикипело оно к ней прочно, и молоденькие сотрудницы секретариата, боявшиеся помощницу всесильного босса как огня, почтительно именовали ее «Долли Михайловна», на что та сурово отвечала: «Без отчества, пожалуйста». В прошлом году Долли исполнилось пятьдесят пять, и она собралась выйти замуж, от чего те же молоденькие сотрудницы впали в ступор. Илья нисколько не удивился, потому что был в курсе происходящего, но страшно расстроился: Долли собиралась уволиться и наслаждаться прелестями семейной жизни в загородном особняке будущего мужа, который был когда-то одним из партнеров Старика. Пахомыч, как Долли называла жениха, образовав прозвище от фамилии Анатолия Владимировича Пахомова, давно добивался ее расположения, но пока Старик был жив, Долли оставалась ему верна, хотя давным-давно поменяла статус любовницы на статус друга.

Невысокая, фигуристая, яркая, очень живая, Долли была наделена недюжинным умом, железным характером и своеобразным чувством юмора. Илья считал, что она вполне могла сделать собственную карьеру, а не прозябать всю жизнь в тени Старика. А Пахомыч Илье вообще-то нравился: семидесятилетний живчик с роскошными седыми усами, худощавый и спортивный, он рано отошел от дел и жил в свое удовольствие – то путешествовал по Швейцарским Альпам, то сплавлялся в байдарке по рекам Южной Карелии, а то и летал на воздушном шаре над долиной Луары. Илья с трудом представлял себе Долли в байдарке или в корзине аэростата, хотя куража ей было не занимать.

Заняв

место Старика, Илья целый месяц не решался переехать в кабинет босса, пока не пришла Долли, не взяла его за руку и не увела на другой этаж. На двери кабинета уже висела табличка матового золота: «Званцев Илья Константинович».

– Садись! – велела она, указав на массивное кресло Старика, стоявшее за не менее массивным столом. – Вот твой трон. Король умер – да здравствует король.

– Да какой из меня король, – уныло возразил Илья.

– Хорошо, не король – прынц.

Наедине они были на «ты» друг с другом – по возрасту Илья вполне годился Долли в сыновья. Почти три десятка лет она, как настоящая мать, поддерживала его, вселяла уверенность, развлекала и опекала. А теперь вот решила бросить.

– Ты уже большой мальчик, – сказала она, покосившись на печальную физиономию Ильи. Они курили на балконе офиса, стряхивая пепел с высоты пятнадцатого этажа. – Ты справишься. А я найду себе замену.

– Ты незаменима.

– Это конечно. Но я постараюсь подобрать наилучшую кандидатуру.

– А чем моя прежняя секретарша не годится?

– Всем. Ты что, спал с ней?

– Да нет.

– Тогда забудь.

И вот сегодня Илья должен был «собеседовать», как выразилась Долли, с тремя кандидатками, чтобы выбрать единственную и неповторимую, достойную такого «прынца», как он.

– Да выбери сама, – ныл Илья. – Я тебе доверяю.

– Тебе же с ней работать. Давай, не ленись, полюбуйся на красоток. Только резюме все-таки прочти. А то увлечешься, глядя на стройные ножки, и рассиропишься.

Вот так она всегда и обращалась со своим «прынцем». Сам Илья нисколько себя принцем не чувствовал, хотя и был наследником Старика. Единственным! Оглашение завещания произвело в семье небольшой атомный взрыв: ни жена, ни дочь не получили ничего, кроме ежегодных выплат со счетов, управлять которыми, как и всей остальной империей Николая Алексеевича Селезнева, должен был Илья, его воспитанник и зять. Алла Георгиевна невозмутимо выслушала сообщение адвоката и вышла, не сказав ни слова, а Диана устроила истерику, которая продолжалась два дня. Завещание показалось Илье несправедливым, и юрист, вероятно, сразу прочел это по его лицу, поэтому строго сказал:

– Если вы собираетесь что-то предпринять, дабы компенсировать супруге и дочери покойного ту выгоду, которую они рассчитывали получить, то подумайте о ясно выраженной воле Николая Алексеевича. Он знал, что делал, и не зря оставил все именно вам.

Илья признал правоту юриста, но потом никогда не отказывал ни Диане, ни ее матери, выписывая чеки на все их прихоти. Он не сразу понял, из-за чего так рыдает Диана: она его жена, о чем ей вообще волноваться? Оказалось, она только и дожидалась смерти отца, чтобы объявить о разводе. Когда Старик их поженил, Диане едва исполнилось восемнадцать, а Илье двадцать пять. Принцессу он обожал! Так называли ее в семье: мать – с придыханием, Старик – слегка насмешливо, а Илья всерьез. Она-то точно была настоящей Принцессой, не то что он, существовавший на птичьих правах.

Илье было шесть с небольшим, когда Старик забрал его из детдома. Он провел там несколько месяцев, но и этого хватило на всю оставшуюся жизнь: до сих пор иной раз снилась комната с множеством кроватей, запахом потных мальчишеских тел и застиранного белья. Запах беспризорщины, страха и одиночества. Он был маленький домашний мальчик и плакал по ночам от горя. Старик его спас. С какой благодарностью, с каким облегчением уцепился он за крепкую руку Николая Алексеевича, готовый любить его безоглядно всю оставшуюся жизнь. И любил.