Все впереди
Шрифт:
Становится поздно. Моя свеча трещит. Супруг спит. Снаружи майская луна высоко плывет по темному небу. Очень поздно. Я слышу, как пошевелился мой супруг. Я должна отложить перо и задуть свечу, и пойти в постель, чтобы спать, чтобы разделить его сны. Я это сделаю. Завтра я снова возьму перо и продолжу».
Я жадно читала, мой взгляд скользил по страницам. Мне не терпелось узнать больше, я была увлечена записью Летиции Кесуик о ее жизни в Йоркшире в семнадцатом веке.
Там было еще несколько коротких разделов, датированных концом июня; затем она сделала несколько записей в июле и августе. Еще и еще
Я на мгновение отвлеклась от чтения и задумчиво посмотрела в окно. Ничего не изменилось с незапамятных времен. Мы питаем те же самые надежды, мечтаем о том же и имеем те же желания, что и ушедшие задолго до нас поколения.
Вот я сижу, читаю о желании Летиции иметь еще одного ребенка в 1660 году, и именно об этом мечтаем мы с Эндрю в данный момент в 1988 году. Я усмехнулась про себя, подумав, как, и в самом деле, мало люди изменились с тех пор, затем опустила глаза и продолжила чтение.
Собственно дневник внезапно оборвался. Я испытала настоящее разочарование, почти раздражение, настолько меня захватили записки Летиции Кесуик. Но она отвлекалась, писала целые страницы советов по домоводству, которые я бегло просматривала, затем записывала хозяйственные рецепты всякого рода: как делать ароматические смеси и шарики из сухих цветов, трав и некоторых фруктов и специй. Там были указания, как изготовлять восковые свечи и мыло; подробнейшие записи о травах — ароматных травах для освежения комнат и шкафов, других — для приготовления мазей, чтобы лечить от различных болезней, и еще о других — для ароматизации пищи. Следующий раздел был посвящен консервам. Затем шли рецепты Летиции джема из крыжовника с ревенем, желе из айвы, черники, лимонного творога, измельченного изюма с миндалем и сладкой яблочной приправы к мясу. И я снова лишь пробежала это глазами.
Наконец снова начался ее дневник, записи с октября по декабрь. Я была совершенно поглощена описанием жизни в Килгрэм-Чейз зимой, многочисленных семейных дел, рассказом о шитье, вышивании, охотничьих трофеях и меткости при стрельбе ее мужа, об его знании лошадей. Она писала о зимнем солнцестоянии, о погоде и о своей трудной беременности.
Но перед тем как продолжить описание своих ежедневных трудов в новом, 1661 году, она снова позволила себе сделать отступление в область домашнего хозяйства, посвятив множество страниц тому, как печь пироги, пудинги и печенья, делать вино из плодов самбука и крапивы, и даже эль.
Ее дневник был настоящим сокровищем во многих отношениях. К несчастью, у меня не было времени прочесть его внимательнее и полностью. По крайней мере, в этот приезд. Поэтому я бегло просмотрела оставшуюся его часть, продолжая любоваться удивительным каллиграфическим почерком Клариссы. Ни разу она не допустила сбоя; ее почерк был безупречен, просто произведение искусства.
Быстро пролистав страницы, я увидела, что дневник Летиции Кесуик охватывает начальные месяцы 1 661 года и заканчивается весной. Она пишет о рождении сына Майлза в апреле того года, о долгих и трудных родах и описывает день рождения мужа в мае.
Самая последняя страница датирована двадцать девятым мая. Записей больше нет, потому что в книге кончились страницы. Она ее всю исписала.
Я снова почувствовала разочарование, пока не сообразила, что дневник окончился лишь потому, что кончились страницы в книге. Конечно же, Летиция продолжала вести дневник, потому что она была прирожденным писателем, обладающим легким, плавным стилем, почти разговорным, и замечающим множество важных деталей. Где-то здесь, в библиотеке, должен быть другой том, и Кларисса, по-видимому, нашла его и переписала. Точно так же, как я хотела узнать, что было дальше, так и ее, должно быть, мучило любопытство.
Вскочив, я направилась к лестнице, совершенно забыв предостережения Джо не взбираться на нее. Я проделала это и добралась до предпоследней ступеньки сверху. Я не осмелилась взобраться выше из опасения свалиться.
Но я была уже достаточно высоко, как оказалось, стоя непосредственно у полки, с которой Джо снял гроссбухи и дневник, и мне было легко прочитать заглавия оставшихся на полке книг. Там стояли два романа Томаса Гарди, три тома Бронте и шесть книг Чарлза Диккенса, а также том сонетов Шекспира. И ничего больше, только пробел на полке, где стояли гроссбухи и Клариссина копия дневника.
Мне понравилась книжка сонетов, переплетенная в красную материю с золочеными буквами. Я взяла его с полки и увидела маленькую тоненькую книжку в черном кожаном переплете, лежавшую сзади романов Бронте у задней стены полки. Сначала я подумала, что это Библия, но затем рассмотрела обложку и увидела, что на ней нет титула. Конечно, никаких золоченых букв.
Осторожно балансируя на вершине лестницы, я открыла черную книгу и сразу же узнала ее. Меня охватили нервная дрожь и возбуждение. Это был оригинал дневника Летиции, написанный ее собственной рукой, тот самый, с которого Кларисса так старательно сняла копию в 1893 году. Я поискала кругом, рядом с Бронте, Харди и Диккенсом, но больше там ничего не было.
Крепко держа дневник в одной руке, я спустилась вниз и поспешила к столу у окна. Сев перед ним, я открыла подлинный дневник Летиции Кесуик.
Я с восторгом смотрела на него, медленно переворачивая страницы, осторожно, боясь их повредить неосторожным движением.
Этому дневнику было более трехсот лет, но, к моему удивлению, он был совершенно не поврежден. Некоторые страницы были чуть ветхими, но их было немного; то там, то здесь были видны тонкие отверстия от книжного червя, но, по большей части, книга была в превосходной сохранности.
Какое чудо, что она сохранилась! Но ведь никто не знал о ее существовании, и поэтому никто и не брал ее в руки. Конечно, за исключением Клариссы, которая ее нашла, сняла копию и, по-видимому, положила ее назад, чтобы она лучше сохранилась. Кроме того, температура в библиотеке остается одинаковой из года в год, точно так же, как было сотни лет тому назад, я в этом не сомневалась. Там всегда было прохладно и сухо; не было сырости, и, конечно, огонь камина не мог бы нанести вред ни одной из старых книг, потому что едва нагревал комнату. Не удивительно, что этот дневник семнадцатого века так хорошо сохранился.