Все впереди

Белов Василий Иванович

— Что ты говоришь, Миша! Я все глаза выплакала… Гляжу, как Люба с ним мучается, и думаю: господи, чем он заворожил ее? — Зинаида Витальевна придвинулась и заговорила шепотом: — Он же обманом женился! Без меня, пока я была на гастролях…

— Да что вы говорите! — тоже шепотом произнес Бриш.

— Честное слово, обманом. Никогда в жизни не ожидала. А вы знаете? Ее он тоже обманывает…

— Вы фантазируете. У вас прекрасный зять, Зинаида Витальевна. Талантливый физик…

— Господи, второй год не может защитить докторскую. Вера! Что ты там притихла? Иди сюда, детка.

Букет привезенных Зуевым розовых

гладиолусов совсем потерял свою пышность, когда приехал нарколог Иванов. Тот не стал прятать в кустах свой подарок, принес прямиком на веранду. Ваза была едва ли не антикварной. Он со всеми перездоровался, увидел, что Медведева нет, испугался собственной фамильярности и растерялся. Не зная, что делать, Иванов воспользовался какой-то длинной тирадой Бриша и пошел вдоль забора. Ощущение чеховского «Вишневого сада» вытеснило его собственную неловкость. Везде было прибрано, но прибрано только внешне. Снаружи дача казалась основательной, но изнутри… Так и просвечивало долголетнее запустение. Дощатый зеленый флигель выглядел издалека очень симпатичным, даже изящным строением. Вблизи же он представлял дряхлую развалину, куда кое-как складывалась всякая всячина. Еще не перегорели прошлогодний мусор и палый лист, сгребенные под забор. Тут и там настырно росла крапива.

За флигелем, где были сложены рамы давно разобранного парника, на старом дверном полотне светлоголовая дочка Медведевых вслух разговаривала с потрепанным мишкой и двумя куклами: «Ты будис мамой, а ты будис папой, нет, ты тозе мама!»

Увидев Иванова, девочка смутилась и замолчала.

— Как тебя звать? — Иванов присел на корточки.

— Вела.

— Вера Медведева. А меня… Нет, я пока не скажу. А почему у мишки сразу две мамы? Пусть лучше будет одна мама и одна бабушка. Согласна?

— Нет.

— Я, конечно, не настаиваю, — сказал Иванов. — Но, по-моему, две мамы — это хуже, чем одна.

— Нет, лутце! — убежденно сказала девочка.

Медведевский характер явственно обозначался в этом коротеньком «нет». Изгиб же между щекой и бровкой, и особенно локон, упавший на ухо, обнаруживали удивительно точное сходство с матерью. Иванов смотрел на Любу в миниатюре… Что-то ему помешало спросить у девочки об отце, к тому же подошел Бриш.

— Веруська, а ты сегодня чистила зубы?

— Не-а.

— Я так и знал. Потому и принес жвачку. Грызи, и зубы сразу станут чистыми.

Зуев в это время сидел на веранде, разговаривал с Зинаидой Витальевной, пока она не удалилась для переодевания. Наталья все еще возилась с бисквитами. Надвигался вечер. Обеденный стол в большой комнате давно накрыли на десятерых, но Медведева не было.

— Мальчики, вам налить что-нибудь? Пока, чтоб не скучно было? — Довольная собой, вновь чувствуя свое безграничное обаяние, Люба Медведева улыбнулась всем сразу, но так, что каждому казалось, что улыбается она только ему. — Вино или лимонад?

— И пиво! — сказал Бриш. Его длинные ноги едва втиснулись между ножками журнального столика. Люба принесла по бутылке и того, и другого, и третьего. Но понадобилось одно лишь пиво. Словно бы в благодарность Бриш коснулся рукой ее бедра. Зуев ясно заметил: Мишкина ладонь не надолго, всего на четверть секунды, задержалась в таком положении, потом с той же медлительностью скользнула вниз. Зуев испытывал мучительное чувство ревности.

От этого появилось раздражение, возникло недовольство самим собой, и, чтобы не сказать что-то слишком грубое, он потихоньку убрался с веранды. «Заметила ли она сама? — помимо своего желания подумал он. — И если заметила, то почему не сбросила Мишкину лапу? Впрочем, это вроде бы не твоя и забота». Сейчас он с удивлением сделал открытие: он смотрел на все это глазами Медведева…

Было девять часов вечера. Небо на западе покрывала легкая зеленоватая мгла. Крупные подмосковные комары, совсем не похожие на мурманских, то и дело покушались на Зуева. Он вышел на окраину дачного поселка. Поле, пахнущее не сеном, но сухой перестоявшейся травой, встретило стрекотом вечерних кузнечиков. Они смолкали, когда Зуев ступал близко. Из леса легонько тянуло теплом и грибной прелью. Зуев выдернул из земли стебель отцветающей валерьяны. Резкий запах целебного корня вернул обычное, слегка насмешливое отношение к самому себе. Но Зуев не знал, что это была валерьяна, он выдернул ее случайно. Не знал он и того, что птица, по-весеннему кряхтящая над Пахрой, была дергач, что далеко за лесом гремит не Москва и не самолет, возвращающийся из рейса, а подлинный, настоящий гром. Чтобы не заблудиться и не потерять Любину дачу, он оглянулся, сориентировался. Становилось темней и свежей. Далеко в поле, на краю перелеска, мелькнуло что-то белое. Зуев вгляделся, прищурился, но не смог определить, что это было. А когда он подошел ближе, лошадь вскинула голову и долго глядела на Зуева. Он волей-неволей вспомнил слышанные когда-то строчки:

…Над водою, где бакен желт, Лошадь белая в поле темном Вскинет голову и заржет.

«Кажется, автор стихов тоже служил на Севере, — подумалось Зуеву. — И тоже на флоте».

Ему хотелось уловить отдаленную, ускользающую связь между видением белой лошади и зеленоватыми пластами океанской воды. Но сейчас ничего из этого не получалось. Он возвратился на дачу уже в темноте, когда огоньки фосфоресцирующих жучков замерцали кое-где в траве. Еще у калитки Зуев разобрал среди других голосов повышенный голос нарколога:

— Кто же с тобой спорит? Я согласен!

Голос Бриша звучал намного ровнее и тише.

Зуев, извиняясь, сел рядом с женой.

— Слава! Куда ты исчез? — Наталья дважды и очень смачно поцеловала Зуеву левое ухо.

Иванов крутил бокал с красным вином и грустно, но, как всем казалось, хитро улыбался чему-то. Женщины при зуевском появлении подняли переполох. Зинаида Витальевна чуть не со слезами начала потчевать уткой. Люба улыбалась ему, подавая коньяк, а Наталья твердила свое:

— Тихий ужас! Куда ты исчез?

В глазах Зуева стояло белое виденье ночных полей. Он поднял рюмку и посмотрел на Любу, но она уже сидела за пианино и не глядела в его сторону. Он не стал пить и, прислушиваясь к разговору Иванова и Бриша, старался угадать, что она сыграет. Он ждал, что зазвучат «Времена года» Чайковского, но она заиграла что-то совсем другое, тревожное, незнакомое. Всего скорее, это был один из этюдов Шопена.

Теперь разговор на веранде шел о том, считать ли человека составной частью среды обитания. Бриш говорил: