Все впереди
Шрифт:
Нереализованная возможность женской неверности была, по его мнению, равносильна самой неверности.
Атмосфера неискренности сгущалась с каждым прожитым днем. Однажды он приехал домой без предупреждения. Любы не было. Зато была теща, и в квартире полновластно распоряжалась Наталья.
— Он не хочет, чтобы Люба работала! — громко жаловалась теща Наталье.
— Ретроград! Извините, Зинаида Витальевна, я подслушал. — Медведев бросил плащ на сундук в прихожей. — Где Люба?
—
— Ну, полноте, какая же вы старая? — Медведев сказал это вполне благожелательно и вполне искренне. Но ей показалось, что он издевается:
— Вы тоже доживете до моих лет!
— Зинаида Витальевна…
— Да, Дмитрий Андреевич.
— Где Люба?
— Вам лучше знать, где. Вы ей муж.
Наталья принесла с кухни тарелку с пирожками:
— Дима, она ушла показаться врачу. Ей рекомендуют лечь в больницу. Да ты не бойся! Это всего лишь аппендикс. В легкой форме…
Медведев с минуту соображал. Вдруг он начал белеть.
— Аппендикс? Но у нее уже был аппендикс! И тоже в легкой форме.
— Да? — глаза Натальи смеялись.
— Я вам покажу аппендикс! — Он вскочил и угрожающе подошел к Наталье. — Я прошу, прошу никогда больше не приходить сюда! Вам ясно, Наташа?
— Ты что, спятил? Прими валерьянки.
— Вон! — закричал он вне себя.
Наталья поспешно схватила плащ, сумку и выскочила за дверь.
Медведев зверем метался по всей квартире:
— А вы! Зинаида Витальевна, вы мать. Почему вы разрешаете своей дочери калечить здоровье? У вас одна дочь…
— Да, и я горжусь, что воспитала ее.
— Вы воспитали ее по своему образу и подобию! Вы хотите, чтобы и у нее тоже была всего одна дочь! Чтобы у Веры не было ни сестры, ни брата. А вы знаете? В Италии, например, аборт считается убийством!
— Мы живем в свободной стране!
— И вас, вас я тоже прошу, не вмешивайтесь в мою семейную жизнь!
— Может, мне тоже выйти?
— Не возражаю, черт побери!
Зинаида Витальевна начала одеваться… Медведев бегал туда и сюда, когда появилась Люба. Она слышала его последнюю фразу и, ничего не говоря, прошла в комнату.
— Где ты была? — пытаясь быть сдержанным, спросил он.
— Ты можешь кричать на меня… Я все вытерплю, но моя мама…
— Я ухожу, Люба… — суетилась в коридоре Зинаида Витальевна. — Живите одни, я никогда, никогда больше…
— Демагогия! Опять чистейшей воды демагогия! — заорал он в бешенстве. Схватил пиджак и выскочил на лестничную площадку. Его башмаки быстро пересчитали ступени всех пролетов, всех этажей старинного дома на Разгуляе.
Иванов несколько дней с увлечением ходил на службу. Правда, его сомнения в пользу того, что он делал, и вообще в пользу его профессии то исчезали, то благополучно возвращались: сама наркологическая проблема была противоречива. То, что гноилось
Конечно, это были разные люди. Одни могли целыми днями расшифровывать энцефалограммы и даже дома раздумывать над «коррелятивной зависимостью физиологических и психических процессов на фоне социально-бытовой деградации личности». Терминология завораживала, они самозабвенно слушали сами себя. Другие, и таких было меньше, произносили эти термины если не с явной издевкой, то уж во всяком случае без подобающего почтения. Иванов относился к таким с большей симпатией. Однажды он случайно оказался на осмотре очередного пьяницы в кабинете одного из коллег.
— Ну, так что, все пьешь? — спросил коллега, даже не глядя на пациента, у которого тряслись не только руки, но и голова.
— Пью, — в ответе звучала радость общения.
— И хочешь бросить?
— Помогите, доктор! Сделаю, что скажете.
— Хорошо. Я скажу, что надо сделать. Прежде всего надо стать трезвым.
— То есть?
— То есть не пить.
— И все?
— И все.
— Спасибо, доктор. А то, думал, колоть начнете.
Это смахивало на анекдот. Довольный и ободренный алкоголик ушел, разобравшись наконец, где гардероб, а где дверь. Иванов едва не расхохотался и спросил:
— Вы что, со всеми так?
— Они одинаковы, — сказал коллега. — Следовательно, я тоже.
Иванов ничего не стал ему доказывать, он лишь заметил, что смысл врачебного мастерства как раз и состоит в том, чтобы выявить индивидуальные особенности больного, как врожденные, так и благоприобретенные.
— Нет, они все становятся одинаковыми, — услышал в ответ Иванов. — А что мы с вами можем? На них же товарооборот держится. И ни одна зарубежная шавка об этом даже не тявкнет.
— Значит, нравится, — согласился Иванов. — Зато все голоса прямо воют о правах человека…
Увы, товарооборот держался не только на алкоголиках. Коллеги Иванова, нередко даже и в служебное время, как могли пособляли своим клиентам. Поводов было в достатке. Иванов до сих пор не всегда отказывался от этих гнусных попоек, он оправдывал себя тем, что во имя пользы дела следит за «динамикой адаптации». Он сознавал сильнейший риск — риск привыкания, но снова и снова откладывал тот день, когда выпьет последнюю в своей жизни рюмку. После дня рождения Любы Медведевой таких «последних» дней он насчитал уже несколько.