Всё закончится в пятницу
Шрифт:
– А у глухих и шестерки, – мрачно добавил Стриженов.
– Меня мама вчера в поликлинику повела, – всхлипывала Сидорова, утирая мокрые щеки белоснежным бинтом. – А там дети бегали. И я… Я даже не успела заметить, как мне дверью ударили прямо по руке. Врач сказал, перелома нет, но неделю в гипсе проходить придется.
– Видишь, как все удачно получилось. – Макс довольно жмурился, словно от Каринкиной травмы ему была самая большая прибыль. – И по руке получила, и ко всем врачам успела.
– Дурак! – От возмущения Сидорова даже плакать перестала. – У меня справка – освобождение от школы на неделю.
– Минус отличник, – тихо произнес Жека, и все головы повернулись к нему.
– Ничего, оклемаешься, – без тени жалости протянул Костомаровский, который за свою жизнь ломал конечности не раз и не два. – Ты ручку между пальцами засунь и пиши. За неделю натренируешься.
Одноклассники выжидательно посмотрели на Каринку, словно она должна была прямо сейчас дать честное-пречестное слово, что будет заниматься днем и ночью и непременно к пятнице научится писать рукой в гипсе, а если понадобится, то и обеими ногами. Но из глаз Сидоровой снова полились слезы, и честного слова от нее класс не дождался.
– Ты чего это про «минус отличник» заговорил? – негромко спросил Владик, подбираясь ближе к стоящему в задумчивости Стриженову.
– Да так… – Жека забрался на подоконник. – У нас с бэшками было одинаковое количество отличников. То есть шансы на хороший результат пятьдесят на пятьдесят. Без Сидоровой шансов у нас становится меньше. Если, конечно, кто-нибудь еще кроме нее на пятерку не напишет.
Костомаровский посопел, почесал в затылке и задал вопрос, который определил все последующие события этой недели:
– Так это они, что же, специально сделали?
Стриженов удивленно вскинул бровь.
– Пятьдесят на пятьдесят, – прошептал он.
– Как это? – совсем запутался в математических исчислениях одноклассника Владик.
– Все просто. – Жека растопырил пятерню, соображая, как бы понаглядней все объяснить бестолковому Владику. – Вот смотри. Какой шанс, что ты на улице встретишь инопланетянина?
Костомаровский уже поднял руку, чтобы почесать в затылке, но движение не завершил.
– Какой уж тут шанс. – Владик решил не утруждать себя подсчетами. – Почти никакого.
– А вот и нет, – радостно щелкнул пальцами Стриженов. – Пятьдесят на пятьдесят. Либо встретишь, либо нет. Так и здесь. Либо все подстроили, либо нет!
И он убежал, оставив одноклассника размышлять над неведомой еще теорией вероятности. Размышления эти быстро его утомили.
Все-таки голова Владика была приспособлена под другое, и Костомаровский пошел обсудить новости с друзьями.
Историк долго изучал покалеченную руку Каринки, а потом грустно покачал головой.
– Да, дела… – протянул он, наблюдая за тем, как Сидорова изо всех сил пытается шевелить почти полностью перебинтованными пальцами. – Вы уж, это, берегите себя, что ли.
Викентий Михайлович оглядел притихший класс. В глазах его подопечных читалось несгибаемое желание живыми и здоровыми добраться до пятницы. А если и отдать свою жизнь, то очень дорого.
– А как будут считать проходной балл? – заговорил вдруг Жека. – Средний или общее число хороших отметок?
– Это ты к чему спрашиваешь? – учитель выглядел заметно погрустневшим.
– Понимаете, Викентий Михайлович, – с пафосом заговорил Стриженов. – Если на контрольную придут одни отличники и хорошисты, то наши шансы заметно увеличатся.
– Ты предлагаешь всем двоечникам переломать руки? – внимательно посмотрел на него историк.
– Почему же только руки? – Жека был невозмутим. – Есть еще ноги. А ещё в нашем распоряжении разные простудные заболевания и вирусные инфекции.
Среди тишины раздавалось только урчание вечно голодного желудка Митрофанова. От удивления и возмущения никто и слова сказать не мог. Один Костомаровский довольно улыбался. Перспектива не идти на контрольную его только радовала.
Историк ушел, больше ничего не сказав. А что тут было говорить? Контрольная – это честная борьба, никаких обманов и хитростей здесь быть не должно. Да и помешать проверке знаний по алгебре учеников седьмых классов могло только стихийное бедствие в виде цунами или тайфуна. Но ни того, ни другого в Москве весной не бывает, поэтому, обсуждай не обсуждай, контрольную все равно писать придется.
На пороге класса Викентий Михайлович разминулся с литератором. Стоял в дверях Сергей Юрьевич уже давно, слышал весь разговор 7 «А», поэтому добродушно улыбался. Потом он долгим взглядом посмотрел на Карину и только после этого прошел к своему месту. Впереди их ждало обсуждение несчастной судьбы собачки Каштанки.
А через два урока, на большой перемене, на вредную Крюкову опрокинулся стол с чайниками.
Дело было в столовой. Жизнерадостный звонок на большую перемену погнал проголодавшихся учеников самой обыкновенной общеобразовательной школы в самую обыкновенную столовую. Из нее уже давно по всему зданию разносились призывные запахи подгоревшей запеканки и чего-то кислого.
Увлеченные творчеством великого писателя Антона Павловича Чехова ученики 7 «А» появились в столовой одними из последних. Между столами и лавками вращался поток голодных школьников. Ашек мгновенно прижало к окошку раздачи.
Внезапно среди всеобщего гвалта раздался грохот и перекрывающий его пронзительный визг.
Орала всегда тихая Ирка Крюкова. Упал на нее стол, куда всегда ставили чайники с горячими чаем и какао. Но в этот раз Крюковой круто повезло – чай был слегка теплый, так что отделалась Ирка легкими ушибами и сильным испугом.
Поднимали пострадавшую всем миром. Однако Крюкова повела себя странно. Вместо того чтобы обрадоваться неожиданно привалившему к ней вниманию, она начала упираться и отбрыкиваться от тянущихся к ней рук.