Все запутано
Шрифт:
Она сидит не двигаясь. На лице не дергается ни один мускул, словно злобная статуя. Мои доводы ей, похоже, по барабану.
— Мэтью тебе не рассказывал обо мне? Разве я похож на человека, который будет выпучив глаза гоняться за каждой девкой? Боже, Долорес, да я готов боготворить ее.
Она фыркает.
— Сегодня. Ты готов боготворить ее сегодня. А что будет, если она сдастся? Когда уже будет все ни в новинку? Секс приестся? И какая-нибудь новенькая сучка не подставит тебе понюхать свой зад?
Секс не приедается. Не тогда, когда ты делаешь все
— Мне не нужен никто другой. И я не думаю, что это когда-нибудь изменится.
— Я думаю, что в тебе полно дерьма.
— Не сомневаюсь. Если бы также изводила Мэтью, как я Кейт, мне бы тоже хотелось тебя прибить. Но то, что ты думаешь, совсем не значит, что Кейт хочет того же. И глубоко внутри, пусть она пока в этом не признается, хочет она меня.
— Разве можно быть таким самовлюбленным? Ты можешь иметь деньги, но на них нельзя купить благородство. Или честность. Ты далеко не так хорош, чтобы быть с Кейт.
— Зато твой брат хорош?
— Нет, я так не думаю. Билли — тот еще кретин, и те отношения шли в никуда уже долгое время. Несколько лет я пыталась ей об этом сказать. Пыталась заставить ее увидеть, что она и их отношения стали больше походить на дружбу, чем на настоящую любовь. Но потом, наши жизни и наши семьи так переплелись, что мне, кажется, они оба боялись перевернуть лодку и потерять намного больше, чем просто друг друга. Но он любил … любит ее. В этом я уверена. Просто он свою гитару всегда любил больше.
Она начинает ходить кругами перед моим столом. Как профессор в лекционном зале.
— Видишь ли, Дрю, в этом мире существует три типа мужчин: мальчики, парни и мужчины. Мальчики, это как Билли, никогда не вырастают, никогда не становятся серьезными. Их интересуют только они сами, их музыка, их машины. Парни, это как ты, их волнует только количество и разнообразие. Как конвейер, в одну ночь одна женщина, в другую — другая. И есть мужчины, как Мэтью. Они не идеальны, но ценят женщин не за гибкость их тела, или сосущие возможности их рта.
Она не неправа. Вам следует к ней прислушаться.
Только она не учла одной вещи: иногда парень не может стать мужчиной, пока не встретит свою, ту самую женщину.
— Ты не можешь так судить, ты едва меня знаешь.
— О, я знаю тебя. Поверь мне. Меня зачал такой же парень, как ты.
Черт.Проблемы с отцом. Это самое хреновое.
— Кейт и я присматриваем друг за другом, — продолжает она. — Так было всегда. И я не позволю, чтобы она стала очередной засечкой на столбике твоей кровати — рассаднике венерических болезней.
Вас когда-нибудь били головой об стену?
Нет?
Смотрите внимательней! Вот на что это похоже.
— Она не такая. Вот, что я пытаюсь сказать тебе! На каком хреновом языке с тобой еще разговаривать?
— Я не знаю. Ты на каком еще говоришь, кроме как на языке засранцев?
Сжимаю себе переносицу. По-моему у меня начинается аневризма.
— Ладно, давай так, ты мне не доверяешь? Прекрасно. Поговори с Мэтью. Ему же ты доверяешь? Он бы
Она машет рукой в воздухе.
— Это ничего не значит. Пенисы всегда заодно.
Иисус, Мария и Иосиф.
Тру свое лицо руками. Затем делаю глубокий успокаивающий вдох. Пришло время сказать правду. Выложить карты на стол. В надежде, что свершится чудо.
Собираясь с мыслями подхожу к окну, и, смотря в него, говорю ей:
— Знаешь, что я видел вчера, когда шел на работу? Видел, как беременная женщина ловит такси…
Я всегда думал, что беременная женщина имеет какой-то нелепый вид, что ли. Обескураженный. Видели бы вы Александру. Когда она была беременной Макензи, она выглядела так, будто съела на завтрак Шалтай-Болтая. А учитывая то, как она жрала в то время, то она запросто могла бы проглотить и его.
— …и все, о чем я мог думать, это как чудесна была бы Кейт в таком положении. И о том, как мне хочется ухаживать за ней. Например… если она заболеет, я хочу быть тем парнем, который будет поить ее чаем и приносить носовые платки. Я хочу знать, откуда у нее появился тот маленький шрам на подбородке, хочу знать, боится ли она пауков… и что ей снится ночью. Все. Это какое-то сумасшествие, не думай, что я этого не знаю. Со мной никогда такого не было. И я не хочу, чтобы случалось еще, с кем-то другим. Кроме Кейт.
Отворачиваюсь от окна и смотрю ей прямо в глаза. Если вы когда-нибудь в лесу наткнетесь на взбешенную медведицу, всегда лучше смотреть ей прямо в глаза. Бежать? Она скормит вас детенышам. По кусочкам. Но если вы твердо будете стоять на земле, то можете остаться в живых.
— Хочешь услышать от меня, что Кейт победила? Так и есть. Она поставила меня на колени, подмяла меня под свой каблук, а я и не хочу оттуда выбираться.
После этого мы оба молчим. Долорес просто пялится на меня. Какое-то время. Пытается отыскать на моем лице… что-то. Не уверен точно, что именно, но я точно знаю, когда она это находит. Потому что что-то промелькнуло в ее глазах. Они стали мягче. Всего чуть-чуть. Ее плечи расслабляются. А потом она кивает.
— Ну ладно.
В некоторых сражениях нет победителей. Иногда самый лучший хороший генерал надеется на прекращение огня.
— Кейт сама делает свой выбор, — говорит она. — И если этот выбор вдруг начнет вонять, я помогу ей прибраться. Для этого и существуют лучшие друзья, помогают закопать труп.
Она поднимается. Делает несколько шагов к двери. Потом останавливается, разворачивается, грозя мне пальцем.
— Просто запомни одну вещь, приятель. Мне плевать сколько времени может пройти — десять дней или десять лет. Я буду следить за тобой. А если я обнаружу, что ты ее используешь? Я заставлю тебя об этом пожалеть. А я работаю в лаборатории Дрю. С химикатами. Без запаха, без вкуса, которые могут навсегда сморщить твои яйца до такого размерчика, что ты начнешь называть себя Дрюсилья. Я ясно выражаюсь?