Все живы
Шрифт:
Дядя Саша тоже в Волгограде живет, и вообще… с тетей Аней развелся, и мотается теперь со своей фурой на дальняки, как дядя Коля говорит. Да, остается дядя Коля. Он добрый. Но у него своих двое. Дочка же недавно родилась, куда им еще я? И шумно у них очень. Не хочу». Он исподлобья обводил глазами собравшихся взрослых, всё время возвращаясь к маме. «Баба Надя сказала, что она „совсем опустилась“. Что это значит?» – И он вглядывался в ее красноватое бугристое лицо, припухшие глаза, уже морщинистый лоб, живущие своей беспокойной жизнью руки. «Мама болеет. Она тоже может умереть», – понял он. Эта мысль впервые осозналась Борей с такой ясностью. Он так и не нашел ответа, с кем будет жить, если бабы Нади не станет. Интерната он боялся как огня, представляя
Поминки закончились поздно. Все как-то расслабились и хорошо посидели: вспоминали покойницу, а заодно и свое детство в Дани-ловке, общих знакомых. Пили за мертвых и живых, благо Саша и Света приехали на его машине с ночевкой, и выезжать планировали лишь во второй половине следующего дня, чтобы выветрился алкоголь. Все заметили, что Света пила компот, но никто не отважился ее расспрашивать о причине. Еды было много, и вся такая вкусная, что Боря к концу поминок почувствовал, что наполовину состоит из котлет и блинов, наполовину – из вкуснейших солений покойной бабушки, ну и так, по мелочи: из пюре, копченой рыбы, пирожков с мясом и с повидлом. Он чуть не заснул за столом под разговоры родни и соседей. Сидевшая рядом Маринка приобняла его за плечи, и они вместе вышли из дома. Боря жадно вдохнул свежий весенний воздух, весь будто золотой от солнечных лучей.
– Жалко как Галину Семеновну. Она ко мне хорошо относилась, – глядя на легкие облака, сказала Марина. – Помню, показывала, как салат из синеньких закатывать, и говорит: «Володьке повезет с женой, не то что бедному Сереге»… Ой, не надо было этого говорить, извини, пожалуйста. Я не подумала.
Боря тупо посмотрел на нее: он не понял, почему должен обидеться.
– Да ты засыпаешь совсем! Иди домой лучше, отдохни! Я скажу теть Наде, что ты домой пошел.
Добредя до бабушкиной квартиры, Боря снял наконец черные штаны и с облегчением плюхнулся на свою кровать за шифоньером. Он очень устал от переживаний этого дня, от шума, многоголосицы на поминках. Живот его был плотно набит разнообразной едой. В голове что-то пульсировало, отдаваясь в уши. Перед глазами вспыхивали и гасли огненные вспышки, как будто пятна золотой краски. Боря повернулся к стенке, накрыл голову подушкой. Постепенно стало легче, и он заснул так крепко, что не почувствовал, как вернувшаяся домой бабушка заботливо накрыла его покрывалом.
Проснулся он от крика – резкого, истеричного!
– Это ты мне всю жизнь испортила! Сыновей ты хорошо воспитывала, и они людьми выросли. А меня ты только баловала! Завела себе куколку на старости лет! Игрушку себе родила, да?! И почему ты меня отпустила замуж за Серегу? Видела же, что мы не пара! Это ты виновата! Ты должна была меня отговорить, ты же мать!
Боря хотел снова накрыться подушкой, но не успел, поразившись тихому, виноватому голосу бабушки, совершенно не вязавшемуся с ее характером:
– Доченька. Светик. Не делай этого, пожалуйста. Он здесь привык. И школа… дай ему хоть учебу закончить! И что ему летом в городе маяться, в комнатушке твоей сидеть? Волга далековато, одного опасно отпускать, машины. А здесь озеро…
– Ты не понимаешь! – завизжала Света. – Я ПИТЬ БРОСИЛА, пойми ты это! Думаешь, это легко? Легко, да? Он моя последняя надежда не сорваться, понимаешь ты это? Я его мать!
У Бори внутри всё сжалось от непонятного чувства. Мама хочет его забрать! Значит, он нужен маме! Значит, она его любит! А бабушка, значит, его тоже любит! Вон какой голос у нее стал…
– Доченька, родненькая моя! Я всё понимаю. Но…
– Что ты понимаешь? Ничего ты не понимаешь! Ты же сама меня спаивала!
– Что ты такое говоришь? – растерянно спросила бабушка.
– Да, ты! Ты Борьку забрала, отняла моего сыночка! Муж погиб, сына мать забрала! А пенсию его мне оставила, чтобы я на нее пила!
Грохнула дверь, и Боря услышал громкий, возмущенный голос дяди Саши:
– Да что ж ты дурища-то такая! Нашла, в чем мать обвинить! Да она из-за тебя все глаза
– А я и не буду больше ей нервы мотать! Вот заберу завтра сына и вообще приезжать не буду, раз я нервы мотаю!
Тут бабушка заплакала в голос, и Боря не выдержал. Соскочил с кровати, запутался в покрывале, чуть не растянулся на половике, но добрался до бабушки и неловко обнял ее где-то в районе живота:
– Не плачь, не плачь, пожалуйста! Не надо, ну пожалуйста! А то у тебя тоже давление будет, как у бабы Гали!
– Батюшки, да как я про тебя-то забыла? Ведь видела, что ты заснул! Испугала я тебя, да? Маленький мой…
– Сынок, радость ты моя! Иди к мамочке! – подскочила к ним Света и, отцепив Борю от бабушки, крепко обняла, став на колени. От нее пахло сигаретами и чем-то непонятным, похожим на растворитель для краски. Руки были сухими и горячими.
Боря осторожно обнял ее за шею и, подержав немного, отодвинулся:
– Мам, не кричи на бабушку. Она обо мне хорошо заботилась.
– А я плохо, да? – резко поднявшись, зло спросила Света. – Мать тебе не такая? Плохая тебе мать досталась, да?! – Она всё больше распалялась, уже переходя на крик.
– Хорошая. Но на бабушку не надо кричать, ладно?
Баба Надя с изумлением смотрела, как ее защищает внук. Да, дожила! От родной дочери нужно защищать! Она вспомнила, в каком опьянении от счастья были они с мужем, когда врачиха сказала: «Дочка у тебя будет». Наверное, Света права, и она действительно плохо воспитала свою «донечку». Но почему теперь нужно отдавать Борю? А как не отдать? Закон на стороне матери. Тут даже у ребенка не спросят, где он хочет жить. Бабушка – не член семьи. «Как по врачам таскать и на подготовку, так нужна была…» – с горечью подумала она и молча ушла на кухню – плакать и думать.
Боря ночью спал плохо – выспался после поминок, да и мысли каруселью вертелись в голове. Невольно прислушивался он и к беспокойному сну матери: та вскрикивала, что-то бормотала, один раз даже вскочила, как показалось Боре. Срубило его только под утро, а там и поселковые собаки залаяли: частный сектор начинался совсем рядом от их дома. Он хотел было накрыться подушкой и еще подремать, но вспомнил вчерашний день, так полный событиями, главным из которых оказались не похороны бабы Гали, а решение мамы забрать его и виноватый голос бабы Нади. «Как же так?» – подумал Боря. Он не знал, хочет ехать или хочет остаться. В душе он склонялся ко второму, но как же мама будет без него? Она ведь сказала, что он, Боря, ее последняя надежда на выздоровление. «Ведь я молился о ее здравии, и вот. Я могу ей помочь. Значит, надо ехать. Да, надо. Просто надо». Он лежал, глядя на задник шифоньера, весь заклеенный плакатами из детских журналов, наклейками и двумя рисунками танков – кривоватыми, но ярко раскрашенными. Сделав выбор, о котором его даже не спрашивали, он окончательно понял, что не хочет уезжать. Тем более сейчас, когда совсем скоро длинные майские праздники, а дальше – череда беззаботных ясных дней летних каникул. Это же столько всего можно успеть! И на пруду искупаться несколько раз на дню, и подремать в зной там под вербами, и письма поразбирать, спрятавшись от жары в комнате бабы Гали. «Как ей там на кладбище… Хотя она ведь сейчас на небе, наверное. Или еще нет?» Он представил, как душа бабы Гали наблюдала за вчерашней сценой, жалея его, Борю, и бабу Надю. «Она велела ей передать, чтобы здоровье берегла. А какое тут здоровье, если бабушка так волновалась вчера». Ему захотелось срочно увидеть бабу Надю. В квартире было тихо. Дядя Саша пошел ночевать к дяде Володе, мама спала на диване, неловко скрючившись. Одна ее рука как-то неестественно согнулась, и Боря подошел, чтобы ее поправить, но побоялся разбудить мать и передумал. Он осторожно прошел в коридор и тихо прикрыл дверь. Стараясь не шуметь, наведался в туалет, потом заглянул в бабушкину комнату – никого. Она оказалась на кухне – стояла у раскрытого окна, из которого доносились радостные звуки весеннего утра.