Всегда говори «всегда» – 3
Шрифт:
Ольга зябко поежилась, накинула шаль. Действительно, что за дурацкая привычка – бросаться раздетой навстречу Сергею?
Больше она никогда, никогда не будет выбегать к нему, как пятилетняя девочка.
Бриллиант – очень холодный камень…
Леонид Сергеевич все понимал – не маленький.
Сын ходит налево и потому, как человек, не до конца потерявший совесть, боится смотреть Ольге в глаза. И ему тоже.
В его бы время… выволочка на парткоме, за шиворот –
А сейчас – это личное дело каждого. Хочешь, гуляй. Не хочешь, слыви тюфяком-подкаблучником.
Бешенство, клокотавшее внутри, требовало выхода, но прошли те времена, когда он мог указывать Сергею, чего нельзя делать…
Промаявшись минут пятнадцать в своей комнате, Леонид Сергеевич решил – он не имеет права не высказать своего отношения к происходящему. И даже не ради Ольги, которая все видит, все понимает, но из-за благородства и той самой «цельности натуры» не позволяет себе в адрес мужа подозрений, а ради самого же Сергея.
Ведь сам себя отравляет ложью, сжирает изнутри.
Леонид Сергеевич подошел к зеркалу, причесался, поправил связанный Ольгой джемпер и решительно направился в кабинет сына.
Только бы не вспылить, заклинал он себя, только бы не заорать на него, не припомнить парткомы и советские моральные нормы… Нельзя также говорить, что не для того они его с матерью воспитывали, чтобы он своим блудом жизнь семье отравлял.
Да еще какой семье!
Задумавшись, старший Барышев чересчур резко распахнул дверь кабинета, забыв постучать.
Сын лежал на диване в костюме и галстуке, закрыв глаза. Не спал, это точно, потому что нервно вертел в руке мобильный телефон, постукивая им по дивану.
– Работаешь, значит? – не удержался от язвительной интонации Леонид Сергеевич.
Сын открыл глаза, посмотрел на него в упор и снова закрыл.
– Я думаю, – сказал он. – Я всегда думаю лежа.
– Да, это кто как привык. – Леонид Сергеевич присел на край дивана. – Ты, значит, лежа…
Главное, не закричать, приказал он себе. И про партком – ни слова! Ни в коем случае.
– Ну, и что ты надумал?
– В каком смысле? – Сергей открыл глаза. Вблизи Барышев-старший увидел, какие они красные и измученные.
Тяжело врать-то! А раз тяжело, значит, не так уж все безнадежно.
– Слушай, Сергей, я ведь не Ольга, меня не проведешь.
– Что ты имеешь в виду? – холодно спросил сын. Так холодно, что не пробиться через эту глыбу льда ни увещеваниями, ни обращением к совести, которую он вдруг взял да потерял.
Только бы не заорать…
– Вот у тебя сейчас такое лицо, как в детстве было, когда ты врал.
– Перестань, отец.
– Я, конечно, могу и перестать.
– Вот и перестань!
– Но я все-таки продолжу. Что с тобой происходит?
– О чем ты?
Леонид Сергеевич почувствовал, что сдерживаться
– Ты прекрасно знаешь, о чем я, – сквозь зубы произнес он. – Только не надо мне про неприятности на работе. Это ты Оле можешь лапшу на уши вешать. Со мной не выйдет. Давай выкладывай все начистоту. Будем вместе думать, как из того, во что ты влез по дурости, выбираться.
– Это не твое дело, отец, – жестко ответил Сергей, даже не посмотрев в его сторону.
– Что?! Что ты сказал? – Он не только сорвался на крик, но и саданул кулаком по раме. – Повтори!
– Я сказал, – с прежней невозмутимой холодностью процедил сын, – что тебе не следует лезть не в свое дело. Я уже не маленький, если ты этого не успел заметить. Я взрослый человек и не нуждаюсь в твоей опеке. В своих делах я разберусь сам. У тебя есть твои студенты, вот ты им лекции и читай на темы морали, а меня уволь. Хватит! – Он отшвырнул телефон на стол и сел. – Наслушался. Про партком и Буденного еще мне расскажи.
Леонид Сергеевич почувствовал тупую, ноющую боль в груди. Еще слово, и он потеряет сына.
В конце концов, эти нормы… морали могут меняться. В конце концов, он безнадежно устарел со своими парткомами, Буденными и взглядами на семью.
Он потер грудь, глубоко вдохнул и пошел к двери.
– Спокойной ночи, сын.
Ему показалось, что Сергей хочет вскочить, обнять его, признаться во всем и сказать: «Пап, запутался я, прости».
Но похоже, ему это только показалось.
Сергей снова лег и закрыл глаза.
Уеду завтра, решил Леонид Сергеевич, спускаясь по лестнице. Пусть разбираются сами. А то наворочу тут дел, да еще с сердечным приступом слягу. Они-то помирятся, разберутся с этими новыми нормами, а он…
Вдруг врагом на всю жизнь останется.
Все-таки личная жизнь – тонкая субстанция, и нельзя туда вот так, закатав рукава, лезть со своими устаревшими взглядами.
Надо срочно возвращаться домой.
Бежать…
Утром Сергей опять уехал, не попрощавшись, пока Ольга спала.
Вернее, она проснулась, когда он встал, но, верная своему вчерашнему решению не проявлять непосредственных чувств, сделала вид, что спит.
Она слышала, как он оделся, сквозь приоткрытые веки видела, как постоял пару минут у окна, о чем-то сосредоточенно размышляя.
Раньше бы она встала, прижалась к нему, обняла и спросила: «Все хорошо, Сереж? – И сама бы ответила: – Все хорошо. Главное, мы вместе, дети здоровы, а остальное – утрясется и рассосется».
Но теперь – нельзя встать, прижаться, обнять, спросить и самой ответить. Теперь она сохраняет свое достоинство. И гордость.