Всегда только ты
Шрифт:
Глянув через плечо, я смотрю на время. До моего будильника остаются считанные минуты, так что я отключаю его, пока он не начал играть музыку банджо и не вызвал у солнышка в моей постели желание совершить убийство.
У неё вырывается очередной тихий стон. Я аккуратно приподнимаюсь на локте, ища причину, по которой она может испытывать дискомфорт.
«У нее артрит, приятель. Естественно, она испытывает дискомфорт, особенно по утрам».
Фрэнки это знать не обязательно, но осознав, с чем она имеет дело, я изучил ревматоидный
Но почему ей больно? Разве лекарства не должны помогать от этого? Меня накрывает ожесточённы прилив беспокойства и желания защитить. Я хочу обнять её и зацеловать, чтобы стало лучше. Я хочу забрать у неё всё, что болит, и поместить в своё тело. Я большой. Крепкий. Подобные проблемы должны быть у кого-то вроде меня, а не у кого-то вроде Фрэнки. Это несправедливо. Совершенно несправедливо.
— Думай ещё громче, — бурчит она, — и окончательно разбудишь меня.
Я улыбаюсь, нежно проводя ладонью по её руке вверх-вниз, и целую в изгиб шеи.
— Morrn, morrn, min solstrale.
— Опять обзываешься.
Я издаю фыркающий смешок.
— Я просто сказал «Доброе утро, солнце моё».
— Солнце или нет, в утрах нет ничего доброго, — с протяжным стоном она медленно перекатывается с живота на спину, и её лицо искажается. — По крайней мере, для меня.
— Фрэнки, что не так?
Она вздыхает.
— Утром хуже всего. И у тебя нет матраса с подогревом. А это практически единственное, что помогает.
Меня накрывает облегчением.
— Вообще-то есть, — наклоняясь через неё и осторожно стараясь не давить на её тело, я щёлкаю выключателем подогрева матраса. Это была одна из первых моих покупок после подписания контракта с командой, чтобы справляться с ноющими мышцами и болью в теле после игры в хоккей на новом уровне. Пришлось отстегнуть немалые денежки за обещание, что он разогреется до нужной температуры меньше, чем за 30 секунд.
— Есть? — её большие ореховые глаза распахиваются. Когда тепло расходится по поверхности кровати, у Фрэнки вырывается протяжный счастливый вздох. — Есть.
Я смотрю на неё, изучаю её лицо, всё ещё расслабленное после сна, со следами от подушки на щеке. Её волосы нехарактерно наэлектризованные, сонно поджатые губы кажутся особенно пухлыми.
— Ты пялишься на меня, — шепчет она.
Я киваю, наклоняюсь и целую её в подбородок, затем в шею. Всё в ней такое гладкое и мягкое, такое невероятно соблазнительное.
Вот почему я надел чистые спортивные штаны перед тем, как лечь в постель — я настолько твёрд, что прикосновение простыней, вес одеяла на нас ощущается почти невыносимо. Я так сильно хочу развести её ноги, стиснуть бёдра и погрузиться в неё… ощутить тесное тело Фрэнки вокруг себя, двигаться с ней, слышать её крики, но сейчас не время. Пока что нет.
«Ты много говоришь эту фразу, Бергман. Не сейчас. Ещё нет».
«Кому ты рассказываешь, подсознание. Скажи об этом
— Я сейчас вернусь, — шепчу я ей в шею.
Сбросив одеяло, я выскакиваю из кровати и натягиваю футболку. Фрэнки издаёт очередной звук, и это заставляет меня обернуться, пока футболка натянута лишь до середины груди.
— Что такое?
Она хмуро смотрит на меня.
— Я была бы не против получить кофе от обнажённого по пояс Сорена, вот и всё.
Я натягиваю футболку до конца.
— Я чувствую себя весьма овеществлённым, Франческа. А теперь я планирую принести лёгкий завтрак и кофе. Что-нибудь ещё надо?
Она качает головой.
— Помимо твоей наготы? Неа.
Пацца прилежно лежала в изножье кровати, но она вскакивает в тот же момент, когда я открываю дверь спальни. В топоте её лап, в цоканье когтей по паркету слышится счастье, и это заставляет меня улыбнуться. Я открываю раздвижную дверь, смотрю, как она бежит на террасу, вниз по ступеням и на песок, где писает на рядок овсянницы, частично закрывающий мой участок от берега. Она отбегает чуть дальше, носится по утрамбованному песку и терроризирует чайку.
Когда я свищу, она взбегает обратно на террасу и останавливается, позволяя мне помыть её лапы из шланга и вытереть полотенцем.
— Пошли завтракать, щеночек.
Она бежит к миске с едой, которую Фрэнки принесла с собой, а я тем временем готовлю Фрэнки кофе так, как ей нравится, и подогреваю две испечённые мной булочки с корицей.
Всё так по-домашнему. Умиротворенно. Выпустить собаку, сварить кофе, пока Фрэнки отдыхает в постели и готовится к новому дню с комфортом.
«Не забегай вперёд. Она сказала, что нервничает из-за этого. Она сказала, что попробует. Вот и всё».
Мой живот скручивает беспокойством. Пусть я ценю честность Фрэнки и её прямолинейный стиль общения, неотрывно связанный с аутизмом, но такое острое осознание её настороженности в плане отношений очень нервирует. Я в лёгком ужасе от мысли, что Фрэнки разобьёт моё сердце ещё до того, как поймёт, что оно принадлежит ей.
Пацца скулит и склоняет голову набок. Если собаки способны на улыбку, то эта только что улыбнулась.
Взяв поднос с едой, я иду по коридору, плечом открываю дверь и чуть не роняю всё. Фрэнки сидит в постели, одетая лишь в одну из моих нижних маек. На мне майка сидит облегающе и невидима под пошитыми на заказ рубашками, которые мне надо носить перед и после каждой игры. Но на Фрэнки она свисает свободно.
Мучительно свободно.
V-образный вырез образует глубокое декольте, обнажающее ключицы и центр её грудной клетки, изгибы теней между её полных грудей. Тёмные соски остро выступают под тканью. При взгляде на них у меня выделяются слюнки.
— Видишь? — говорит она, явно ожидая положительной реакции. — Посмотри на меня. В вертикальном положении, — повращав запястьями, она взмахивает руками как актриса, приготовившаяся получать аплодисменты. — Я даже встала и пописала. Умылась. Переоделась в удобную одежду. Разве ты не горд мной?