Всегда война: Всегда война. Война сквозь время. Пепел войны (сборник)
Шрифт:
Но и мне становилось «весело». Пулеметный расчет без пехотного прикрытия тоже недолговечен, поэтому, получив в лицо порцию крошки, высеченной из камня пулей, я решил, что заигрался в героя-пулеметчика. Немцы – толковые ученики, пристрелялись. Сейчас подойдут поближе и закидают гранатами. Стащив пулемет и закинув на плечо запасную ленту, я махнул рукой на запасной ствол для пулемета и побежал вниз. Но, добежав до пролома, услышал характерный деревянный стук, который издает немецкая граната-колотушка на длинной деревянной ручке.
– О-ё! – И сиганул в пролом, хорошо так растянувшись на камнях.
Хлопнувший сзади взрыв, чуть ударил по ушам, но ничего серьезного.
В грохот выстрелов на улице вклинилось несколько новых звуков. Заработали два пулемета. И частота выстрелов сразу изменилась. Немцы как-то сразу притихли, два пулемета – неплохой аргумент побросать оружие, залезть подальше и притвориться деревцем.
Это дало мне время вылезти из здания и побежать к спасительному лесу.
Сзади раздались несколько хлопков, визг, и впереди вспыхнули разрывы. Минометы. Быстро они развернулись. До леса оставалось метров сто, когда меня ударило в спину и кинуло на землю. Рядом упал пулемет, и острая боль пронзила тело.
Я лежал и от боли не мог вздохнуть. «Главное, чтоб позвоночник был цел, главное, чтоб позвоночник был цел», – повторял я про себя и, прежде чем потерял сознание, услышал рядом немецкую речь и длинную пулеметную очередь «на расплав ствола». Меня схватили за руку, дернули – и наступила темнота.
Глава 18
Было больно, очень больно. Болело все тело, и я чувствовал, как болят ноги и руки и как трудно дышать. Пришло понимание, что позвоночник цел – и это меня успокоило. С трудом я открыл глаза, было светло. Попробовал поднять голову, но сразу стало так хреново, что лучше б в себя не приходил. Контузия, что же еще. Да уж. Припечатало основательно. Попробовал повернуться на бок, и меня вырвало. Открыл глаза. Рядом сидели и лежали мои бойцы – не больше десятка. Рядом крутился Воропаев.
– Воропаев, – через силу выдавил я. Вместо голоса раздался хрип, и стало так больно в ребрах… Да, похоже, сломаны ребра. Ой, как больно.
Но тот услышал.
– Товарищ капитан очнулся.
И наклонился ко мне.
– Что вы говорите?
– Сколько… сколько вырвалось?
– Восемь нас. Трое ранено.
– А где остальные?
– Как немцы стали из минометов бить, отступили в лес. А вас ранило. Товарищ лейтенант побежал вас выручать, и мы с ним. Вот восемь человек и ушло. Где остальные, пока не знаю.
На дальнейшее общение сил не хватило. Опять накатила темнота, притупив боль и муки совести.
Когда я снова пришел в себя, было темно. Рядом сидел Виктор с перевязанной грязным бинтом грудью. Он был очень бледным. Увидев, что я открыл глаза, он слабо улыбнулся.
– Привет, капитан. Вот видишь, мы прорвались. Я не верил. Но тебе везет.
Он замолчал, видимо, собираясь с силами. Потом тихо прошептал:
– Скажи, Сергей, кто ты? Мне недолго осталось, до наших живым не дойду.
– Витя, что ты хочешь услышать?
– Ты слишком много знаешь. Скажи, мы победим?
– Да. Если бы я не вмешался, то в сорок пятом году. Теперь, надеюсь, пораньше.
Он хрипло закашлялся, и через кашель я услышал смех.
– Ты из будущего. Киселев так и думал.
– Тебе легче стало?
– Немного. Жаль, не доживу до победы, но все равно хорошо, что с потомком встретился. Кем ты там был? Чем занимался?
– Разведка морской пехоты. Тем же самым и занимался. Воевал, уничтожал, взрывал.
Виктор вновь замолчал и потом выдал фразу, за которую мне стало очень стыдно:
– Если вы такие, значит, мы не зря умираем, значит, есть смысл и есть ради чего жить.
Парень умирал у меня на глазах, и мне было стыдно за нас, за наш мир, за то, что мы загадили память о таких вот ребятах, которые шли на смерть, как на работу. За то, что мы пропили, прогуляли, промотали все, что они добывали кровавым потом.
Сейчас, находясь в этом лесу, я испытывал бессилие от своей слабости. Рядом умирал человек, который мне прикрывал спину и вытащил из-под огня, с которым мы сроднились. Я, мнивший себя вершителем судеб, был бессилен помочь этому хорошему человеку и не мог помочь тому же Вяткину или Воропаеву, которые возились невдалеке, возле небольшого бездымного костерка. Я не мог помочь Супонину, Малому и остальным бойцам. Они все были практически обречены. Сколько их было таких безвестных, выполнивших свой долг до последнего. Мне открылась истина – что они как раз и есть совесть нашего народа, костяк, на котором все держится.
Ведь они и у нас были, такие люди. Я ведь знал и видел, я с ними воевал рядом. Сколько таких вот Вяткиных, Супониных спивались, бросали все и, переступив через себя, выходили на рынок торговать, потому что дома были дети и их нужно было кормить. Что же с нами стало? Мы доигрались в мнимую, навязанную нам вседозволенность и потеряли свой мир.
Витя – так и не узнал его фамилию, все равно не скажет – закрыл глаза и заснул или потерял сознание.
На меня наскочил неугомонный и взбудораженный Воропаев.
– Товарищ капитан! Тут прибор ваш дергается и дребезжит. Аж страшно поначалу.
И протягивает мне мою радиостанцию, которая только вчера вечером, когда мы приблизились к лесу, была включена. На ней был активирован канал цифрового зашифрованного вызова. И вот станция получила код активации и стала вызывать.
Включив декодер, я ответил на вызов.
– База вызывает Феникса. База вызывает Феникса.
Нажав кнопку, ответил:
– База, Феникс на связи.
Радостный визг в эфире известил о том, что мне рады и что нас ждут.
– Сереженька, как ты там?
– Так, зацепило немного. База, у нас много раненых, есть и тяжелые, нужна немедленная помощь.
Тон из радостного сразу стал деловым и озабоченным.
– Где вы находитесь?
– Пока не знаю, попробуйте нас запеленговать.
– Сережа, включи маяк, попытаюсь вас засечь.
Прошло десять томительных минут.
– База вызывает Феникса. Вы на расстоянии восьми километров от портала.
– Хорошо, дорогая, сейчас организую марш-бросок. Готовь Марину и операционную, у нас несколько тяжелых. Еще нужны еда и боеприпасы для нашего оружия.