Всегда возвращаясь домой

Ле Гуин Урсула Кребер

Четыре истории

Ненависть старух

Рассказано Тёрн из Дома Высокое Крыльцо (Синшан)

Там, где сейчас в Синшане Дом Высокое Крыльцо, давным-давно был дом, который назывался Переживший Землетрясение. Он простоял там очень, очень долго, наверное, слишком долго. Каменные порожки, а кое-где и плитки пола стесались буквально до дыр. Двери висели вкривь и вкось. Доски подгнили и едва держались. В стенах гнездились мыши; под крышей, на чердаке – полно птичьих и осиных гнезд и толстый слой засохшего помета летучих мышей. Этот дом был так стар, что никто и не помнил, какая семья построила его. Никому не хотелось его ремонтировать и поддерживать в нем чистоту. Этот дом был похож на старую-престарую собаку, которой все на свете надоело, на которую всем наплевать, вот она и живет сама по себе, грязная и молчаливая, и только чешется, когда ее

блохи особенно донимают. Жители Синшана в те времена, наверно, были чересчур беспечны, раз позволили тому дому превратиться в грязную развалюху; безусловно, куда лучше было бы просто повалить его, разобрать и использовать хорошие еще доски и камни для постройки нового дома. Но люди почему-то часто не делают того, что было бы лучше, или того, что просто хорошо. Жизнь течет, они остаются такими, какими были, и кто их изменит? Колесо все вращается и вращается… Трудно быть разумным во всем. И трудно вмешиваться в то, что делают твои соседи.

Итак, жили там две семьи: одна из Дома Красного Кирпича, а вторая из Дома Обсидиана. В каждом семействе была бабушка. И эти две старые женщины всю свою жизнь прожили рядом, ненавидя друг друга. Не уживались они – и все. Они даже не желали разговаривать друг с другом. Как все началось? Чего они хотели? Не знаю. И никто из тех, кто мне о них рассказывал, этого не знал. Ненависть ведь не имеет ни начала, ни конца, она как бы движется по кругу, и чем больше времени проходит, чем старше и упрямей человек, тем туже объятия его ненависти, и в итоге человек оказывается зажатым в ней, как палка в стиснутом кулаке. Вот так они и жили – старая женщина из Дома Красного Кирпича на втором этаже, а старая женщина из Дома Обсидиана на первом, над кладовыми; и обе друг друга ненавидели. Женщина со второго этажа обычно говорила своим домочадцам:

– Вы только понюхайте! Какая вонь ползет сюда снизу, когда она готовит! Скажите этой особе, чтоб перестала травить всех своими запахами!

И зять шел вниз и передавал ее слова старухе из Дома Обсидиана. Та ему ничего не отвечала, но говорила своему зятю:

– Что это за шум? Вроде бы собака где-то растявкалась? Или вода бежит в туалете? Что за неприятные звуки в этом доме! И что за люди там, наверху! Все ходят, топают, бормочут что-то, бормочут… Пойди скажи им, чтоб перестали так шуметь.

У старухи из Дома Красного Кирпича были две замужние дочери; у одной из дочерей уже тоже были две замужние дочери, так что там жили целых четыре зятя и несколько маленьких детей – большая семья жила в этих старых, грязных комнатах под самой крышей. Крышу они не чинили. Когда шел дождь, крыша протекала; старухино семейство сделало в полу у стены дыру, и вода стекала в комнаты тех, кто жил внизу. Старуха из Дома Красного Кирпича тогда говорила:

– Вода всегда стекает вниз по склону холма.

А внизу проживала старуха из Дома Обсидиана со своими двумя дочерьми; одна из дочерей незамужняя, а у второй муж и дочка. Так что в этой семье народу было не так много, но щедростью они не отличались, больше помалкивали и держались замкнуто, на праздниках не танцевали. Никто никогда не заходил к ним в гости, и люди говорили:

– У них там, должно быть, сокровища несметные, не иначе. Небось все добро свое прячут, а его у них, конечно же, немало накопилось.

Другие им возражали:

– С чего это вы решили? Они никогда ничего для других не делали. У них и есть-то всего пара овец, да и те пасутся с городским стадом, а корова у них давно умерла. Они, конечно, возделывают клочок земли внизу у Поляны Гремучей Змеи, но ничего, кроме кукурузы, на нем не выращивают; и собирательством они не занимаются, разве что за грибами ходят. И никогда они не делали ничего, что можно было бы отдать в обмен. Одежда у них старая, горшки и корзины тоже старые и грязные – с чего ж вы решили, что они так уж богаты?

Люди видели, как старуха из Дома Обсидиана клала в общий мешок для металлолома старую сковородку; сковородка была совершенно ржавая и прогорела как раз посредине, но было видно, что ею и после этого еще пользовались, жарили на ней, стараясь класть еду по краям, вокруг дыры. И все же кое-кто утверждал, что именно благодаря подобной скупости семейство накопило несметные сокровища.

Семья, которая жила на верхнем этаже старого дома, тоже никогда ничего не отдавала в общий котел, кроме еды, но про них никто не говорил, что они богаты [11] . У них все двери были вечно настежь, и любой мог видеть, что у них там есть и как у них грязно. Все зятья в семье занимались охотой, так что у них всегда было в достатке оленины или другой дичи. А еще старухины дочери делали сыр. Они были единственными людьми в Синшане, которые в те времена делали сыр. Люди, которым требовался сыр, приносили им молоко, а кроме того, у этой семьи имелось несколько своих молочных коз и овец. Сыры у них зрели

в подвале дома, который на самом деле был лишь полуподвалом – отличное хранилище для сыров или вина; кладовые под теперешним Домом Высокое Крыльцо сохранились еще с тех времен. А вот земледелием никто из этой семьи никогда не занимался, хотя все они были из Дома Красного Кирпича. Мужчины вечно пропадали на «охотничьей» стороне Горы Синшан и Горы-Сторожихи и даже уходили на Еловую Гору. Старуха не любила ничего, кроме оленины. Убитой дичью они весьма щедро делились с соседями, а в обмен на разные необходимые вещи отдавали свои сыры; но это семейство отличалось тем, что, взяв чужие вещи, они часто теряли их или ломали и никогда не чинили. Они были очень безответственными, неумелыми, мелочными людьми. Ни один из них не заслуживал того, чтобы о нем рассказали историю. Вот разве что стоит рассказать о той ненависти, что жила между двумя старыми женщинами, бабушками двух разных семейств. Она была поистине велика, эта ненависть, и вся сосредоточилась в одном доме, в одних старых стенах.

11

… про них никто не говорил, что они богаты… –В языке кеш прилагательное «богатый» образовано от коренного слова амбад, которое при употреблении в качестве глагола имеет значение «давать, быть щедрым», а при употреблении в качестве существительного – «благополучие», «щедрость». Однако Тёрн, рассказывая эту историю, употребила слово ветотоп– производное от корневого слова «топ», которое в качестве глагола имеет значение «иметь», «хранить» или «владеть», а в качестве существительного – «имущество», «используемые вещи». В своей редуплицированной форме тотопэто слово имеет значение «делать запасы», «хранить сокровища» или, в качестве существительного, означает «имущество, спрятанное или неиспользованное». А форма прилагательного ветотописпользуется применительно к жадному человеку, скряге. В терминах языка кеш люди, владеющие немногим из-за того, что постоянно отдают другим, являются богачами, тогда как те, кто отдает мало и, таким образом, сам владеет большим количеством вещей, являются бедняками. Стараясь выражаться яснее, я вынуждена была перевести «бедный» как «богатый» – однако соотношение с нашими словами «скряга» и «нищий» доказывает, что точка зрения народа Кеш на эти вещи не всегда была совершенно отличной от нашей.

Год за годом их ненависть все крепла – потому дом этот и был таким грязным, полным мух и блох; именно поэтому люди, жившие в нем, были злыми, жадными и тупыми: все они служили лишь топливом для костра ненависти, разожженного двумя старухами. Все сделанное или сказанное ими сгорало в этом костре. Если охотникам не удавалось настрелять много дичи, семейство, жившее внизу, радовалось, что их соседи вернулись домой без мяса. Если случалась засуха, радовалось семейство, жившее наверху, потому что у семьи из Дома Обсидиана не оставалось никаких надежд собрать нормальный урожай кукурузы со своего клочка земли. Если сыры оказывались горькими или чересчур сухими, женщины из верхнего семейства утверждали, что это соседи подсыпали в горшки, стоявшие в подполе, песку. Если кто-то из нижнего семейства поскальзывался на крыльце, то тут же заявлял, что в этом виноваты соседи сверху, которые повсюду разбросали куски оленьего жира. Если выходила из строя электропроводка, если в стенах появлялись трещины, если веранды, балконы и ступеньки на лестнице и на крыльце начинали шататься, ни то, ни другое семейство даже не думало что-нибудь починить, а только твердило, что во всем виноваты соседи. Все, что случалось плохого, старые женщины относили на счет друг друга: «Это ее вина, ее проделки! Вон той!»

Как-то раз старший из зятьев верхнего семейства поднимался по лестнице, и подгнившие ступеньки подломились под ним. Он попытался за что-нибудь ухватиться, да только ему это не удалось, он упал и сломал спину. Он умер не сразу, а еще некоторое время промучился. Когда пришли люди из Общества Целителей и из Общества Черного Кирпича, чтобы помочь ему умирать, и стали петь песни Ухода На Запад До Самого Восхода и он пел с ними вместе, его теща вдруг раскричалась:

– Это все она виновата! Та женщина! Это она расшатала ступеньку, она нарочно вытащила из-под нее клинья, она, она это!

Бабушка из нижнего семейства в это время сидела в своей комнате и, покачиваясь всем телом, слушала крики соседки с раскрытым в беззвучном смехе ртом. А потом сказала своим домочадцам:

– Вы только послушайте эту женщину, наверху. Вот какие песни она поет умирающему! Ну ладно, пусть подождет еще немного, а потом послушает, как я ей спою, когда она умирать будет!

Но ее зять, который почти всегда отмалчивался и лишь делал то, что велели ему женщины, вдруг открыл рот и сказал: