Всего лишь несколько лет…
Шрифт:
Письмо Кати Снежковой задело больное место. «Беззащитные они, как в младенчестве все равно». Да, это так. И глядят беспомощно, словно чего-то ждут…
Когда он в детстве заболел скарлатиной, тоже было страшно: дежурство у ворот под окнами больницы, разговоры с врачом, который ничего не обещает, ни за что не ручается… И вдруг умер мальчик в Витиной палате, у которого сначала все шло легко, легче, чем у Вити. И мать этого мальчика, которая принесла фрукты, вдруг узнала… Потом и самого Вити не было видно в окне:
Время мчалось все быстрее. Скоро оно подойдет к пределу, за которым больше нет ожидания.
Она стала надевать пальто.
— Василий Львович, вот о чем я попрошу вас. Я выйду ненадолго, а скоро зажжется свет. Если Витя не придет к тому времени, пожалуйста, погасите. Если не придет. Я буду знать, что он еще не вернулся. Ничего, если вы немного посидите в темноте?
— Конечно, с удовольствием.
Он, кажется, не понимал, зачем ей это. Зачем Эгею белые или черные паруса? Старик вообще туго соображал.
— Будьте покойны. Потушу.
— А если придет, пусть горит свет. И ему скажите, чтобы не гасил. Хорошо?
Она вышла на улицу. Кругом ни души. Только метель разыгралась. Все уже дома, все дети спят, и матери отдыхают. И лишь ее мальчик, беззащитный, выгнанный ею, бродит бог знает где. А кто у нее есть на свете, кроме него?
Так и отец его погибал где-то среди метели. Но тут она сама так бессердечно…
Полчаса бродила она по улице. Люди еще попадались. Дошла до тупичка и вернулась назад. И думала: «Что же будет со мной, если свет потушен?»
Нет, он горит! Горит! Ярко-ярко. «Ну вот, я дышу». Бог с ними, со всеми проблемами, главное — сын дома. Все вернулось, почва не колеблется под ногами. Ну есть ли большее счастье для человека, чем обрести того, кто потерян?
Она вбежала в комнату. Свет горел, но Виктора не было. Сосед спал, положив голову на стол. На кухне было тихо. Везде было тихо, во всем доме. И ни портфеля, ни полушубка.
Старик зашевелился, поднял голову.
— Ах, боже мой, какой грех! Я заснул здесь. И не заметил. Это ужасно.
Он не знал, что делать. Можно ли ее оставить одну?
— Вы можете идти, Василий Львович.
— Ради бога, простите.
Он вышел, опустив голову с седыми взлохмаченными волосами.
…Нельзя просто так сидеть и ждать. Чего ждать? Надо действовать.
Женя выбежала на улицу.
В комендатуре был телефон. Часы показывали уже четверть второго!
Теперь паника охватила Женю.
«Как начать?»
— Больница, — послышалось в трубке.
— Скажите, пожалуйста, к вам не поступал…
И вдруг через окошечко будки при свете фонаря она увидала Витю. Он медленно шел к дому с портфелем в руках.
Ее сумасшедшая тревога стихла в одно мгновение.
В комнату она зашла первая, оставив дверь открытой. Виктор остановился у порога.
— Садись, пей чай.
Он вздохнул. В лице теперь не было упрямства. Больше чем когда-либо он напоминал четырехлетнего мальчугана, каким был, когда заболел скарлатиной.
…Он радовался, что едет в машине, а у самых ворот больницы сказал ей:
— Ну, теперь домой.
Дюжий санитар схватил его в охапку и унес куда-то. Издалека доносился Витин плач. Женя стояла во дворе, не в силах уйти. С доктором уже поговорила, но не шла к выходу. Вдруг кто-то позвал ее: из окна второго этажа глядела больничная нянечка, а рядом на подоконнике в рубашечке стоял Витя. Женя помахала ему рукой, а он подумал, что она указывает ему путь к избавлению, и стал смотреть вверх, по сторонам, метаться… Его снова унесли, а она осталась на больничном дворе одна.
Когда мы начинаем терять наших детей? Когда начинается вина без вины, за которой следует наказание?
Торопливо выпив чай, Виктор опять вздохнул и сказал: «Спасибо». Если бы он вернулся только потому, что испугался мороза и метели, он был бы еще упрямее и злее, чем утром: он не простил бы Жене своей слабости; она знала это. У него покорный, виноватый вид. Что же случилось?
«Ну хорошо, — думала она, лежа без сна на своем диванчике, — пришел — и я спокойна, как давно уже не была. И не надо думать, что будет дальше».
Виктор провел этот день сумбурно. С утра сидел в библиотеке; потом поссорился с одноклассником. Тот сказал: «У тебя нет ничего за душой, кроме длинного чуба». После школы Виктор пошел заниматься к однокласснице Милочке Тафт, но там было тесно, и бабушка поспешно схватила со стола кусок кренделя и спрятала его в буфет. И косилась на Витю.
Потом он отправился к Балашову, с которым сидел на одной парте.
— Можно у тебя сегодня переночевать?
— Думаю, что да, — в раздумье ответил Балашов, — но надо подготовить объяснение. Для мамаши все должно быть по форме.
— Какое же объяснение?
— Скажешь, что у вас ремонт, хотя время неподходящее. Думаю, сойдет.
«Переночую, — решил Виктор, — а завтра в область».
Он представлял себе, как попросится на завод: там нужны люди. А после первой получки напомнит Жене о себе. Будет высылать семьдесят, нет, восемьдесят процентов. И придет свобода.
В общежитии хорошо. Никто не лезет в душу, ничего не требует, а главное — ты взрослый, самостоятельный член общества.
Балашов ввел Виктора в большую, чисто прибранную комнату. Но из-за громоздкой мебели в ней казалось тесно. Много места занимала — «украшение» комнаты — кровать с горой подушек и вязаным покрывалом.