Всего лишь несколько лет…
Шрифт:
Каждый день Маша приходила в больницу после школы в два часа, к началу приема. Катя лежала в большой палате, где было много больных. Но это ее как будто не тяготило. С Машей она говорила охотно и выглядела не так уж плохо, только белки глаз были у нее совсем желтые. Всякий раз она спрашивала о Елизавете Дмитриевне. Маша не могла солгать: Руднева еще не вернулась. Ровно в половине пятого приходила дежурная сестра и напоминала, что время истекло. У дверей Маша оглядывалась. Катя улыбалась в ответ и слабо махала рукой.
Так было в первые дни. Но однажды Маша пришла немного
Очень тяжел был этот день, но на другой Катя была спокойнее. Шарикова, пришедшая вместе с Машей, сказала: «Душенька, вы сегодня молодцом». — «Да, мне легче», — сказала Катя, проведя рукой по лицу. Она уже несколько раз проводила пальцами по лбу и крыльям носа, точно сметая с них налипшую паутину. В глазах у Веры Васильевны был испуг. Когда она ушла, Катя судорожно вздохнула и сказала:
— Напиши Варе… обо мне. — Потом повторила: — Напиши сегодня.
Маша ответила:
— Хорошо. — И, словно кто толкнул ее, прибавила: — Елизавета Дмитриевна приехала. Я говорила с ней.
Катя закрыла глаза и кивнула.
В палату вошел врач. Эту высокую, сухую женщину Маша видела впервые. Осмотра в тот час не было, прием еще не кончился. Докторша подошла, взяла руку больной с таким лицом, словно она думает совсем о другом, еще более серьезном, и сказала Маше:
— Вам придется уйти.
Но совсем уйти Маша не смогла и остановилась в коридоре перед дверью. Дежурная сестра вышла из палаты. Следовало бы остановить ее, но мешал страх. У сестры было такое же отчужденное выражение, как у докторши, как будто и она думает о посторонних важных вещах, а больные и родственники только мешают.
Докторша показалась в дверях.
— Лида! — крикнула она. — Позовите Юлию Ефремовну. Срочно!
— Можно мне остаться? — выговорила Маша одними губами.
— Теперь нет необходимости. Но вот что: мы вам позвоним. Телефон есть?
— В том-то и дело, что нету! — сказала Маша с отчаянием.
— Мы пошлем за вами.
— Но утром я всегда в школе.
— Оставьте адрес школы. Теперь идите домой.
Маша медленно повернулась и вышла. Она не могла спросить о самом главном. Но то, что ее отпустили, было все-таки хорошим признаком.
На другой день с утра она заставила себя позвонить в больницу. Руки тряслись. Несколько раз брала она трубку и вешала ее, не позвонив. Кто-то нетерпеливо постучал в дверцу автомата, и это заставило ее решиться.
Не сразу расслышала она слова дежурной: больная неспокойно провела ночь, но сейчас неплоха. Это сообщение придало Маше смелости, и она спросила: «А вообще… как?» Послышались частые гудки.
Переведя дух, Маша вышла из будки. Какая-то лихорадочная жажда движения появилась у нее. Она забежала к себе, взяла кошелку и вновь очутилась на улице.
Было воскресенье.
До двух можно многое успеть:
…Какая страшная голова у этого старика в очереди! Совершенный череп! Зачем он тут появился? Если он повернет голову в нашу сторону, значит… Нет, слава богу, не повернул. А теперь уже срок прошел, теперь уже не страшно.
Получила наконец суфле. Руки так дрожат, что не может закрыть бидон. Ну, теперь домой. Попросить Веру Васильевну, чтобы пошла с ней в больницу. Так страшно одной, не дойдешь, пожалуй.
Почти у дома столкнулась лицом к лицу с Андреем.
Он задержал ее холодную руку в своей.
— Ты спешишь, Маша?
— Н-нет, а что?
— Хочешь, походим немного. Такой чудесный день!
Он взял из ее рук кошелку, и они идут рядом. Это не сон. Снег блестит на солнце, хрустит под ногами. Радость и горе, и они не сливаются.
— Такой хороший день сегодня! — говорит она и мучительно краснеет: ведь он уже сказал это.
Люди обмениваются словами. И одни доходят до сердца, а другие нет. Может быть, от этого зависит человеческое счастье. Любовь, дружба? От того, найдешь ли ты те слова, которые необходимы. Не обязательно красивые или умные, но именно те, которых ждут. Какие же слова нужны ему?
— Что ты все молчишь, Маша?
Что говорить? О своем горе? Да разве это интересно ему?
— Я думаю: какие счастливые религиозные люди!
— Что-о?
— Если бы я верила, — говорит она тихо, едва удерживаясь от слез, — я сказала бы себе: такова божья воля. И мне было бы легче.
На лице у него недоумение. Он пожимает плечами.
— Теперь это становится модным — религия.
И не спросит: «Маша, что с тобой?»
А если попросить его пойти вместе в больницу? Сказать, что это очень важно для нее, что, если он пойдет, все обернется к лучшему, что она попросту боится, ох как боится!
Но какая-то сила мешает ей сказать это вслух. Он не пойдет. Вежливо извинится, скажет, что занят, вот и все. И ужасно не то, что он может отказаться, а то, что она уверена в этом.
Преграда, вечная преграда между ними. В чем она? В том, что он так много значит для нее, а она… Ну, так, просто девочка, с которой он поверхностно знаком. Должно быть, выпало «окно», встретил ее, отчего и не поболтать?
«Пора мне, — думает она. — Нет, еще рано».
Какие-то волны наплывают на нее. То это горе и мысли о матери, то страх перед Андреем, то вдруг странный покой и даже беспечность, счастье — оттого, что можно любоваться им. Он отличается от всех своих ровесников, что-то значительное есть в нем. Прямые густые черные волосы, темно-серые глаза, окруженные тенью, черты лица неправильные, но мужественные, большой рот. Высокий рост, большие прекрасные руки. И довольно глубокие складки у губ; из-за этого он кажется старше своих лет. И такая непринужденность, независимость… Все вместе так страшно и привлекательно для нее и для других девушек тоже…