Всего один шаг
Шрифт:
— Ах ты моя плагиаторша! — я обнимаю свою жену, целую, и она охотно отвечает.
«Я через три дня убываю на Землю»
Её радость увядает, как цветок в кипятке.
«Я знаю»
Я в раскаянии. Испортил настроение…
«Не надо, Рома, я раскисну»
«Ну что ты… Ну мы втроём идём туда, и начальник с нами. И ни с какими Иванами и Иварсами я там общаться не буду, правда, правда. Почикаем систему наблюдений «зелёных», только и делов»
Ирочка вздыхает.
— Ладно, мой хороший. Мне пора кормить Мауну, а тебе…
— Домовой, явись! — громко произношу
— Умник ты мой, — смеётся Ирочка, и грусть-тревога уходят из её глаз. — Ну всё понимает с полуслова, полумысли.
Её глаза близко, очень близко. И в них уже пляшет, бесится смех.
— А после ужина мы ляжем спать на диване…
— А я уже и на полу ничего, приспособился.
— А я сегодня хочу на диване.
У меня перехватывает дыхание. Как в тот, самый первый раз. Почему так? Потом, потом…
— Уже можно?
— Нужно, мой бывший хищник, — на моём затылке уже лежат твёрдые, настойчивые пальчики. — Ведь ты же хотел, чтобы у меня были и крылья, и титьки? Твоя мечта сбылась.
Её глаза занимают всё поле моего зрения, и я ощущаю на губах долгий, тягучий поцелуй…
Тихо, как тихо в доме. Ирочка дышит легко и неслышно, уткнувшись мне в плечо. Нечаянная радость почивает на своей икебане. Спит маленькая Мауна в своей корзинке-колыбели. Конструкция этих люлек осталась незыблемой, наверное, ещё со времён эпохи крылатых демонов. И даже сейчас ангелы предпочитают вот такие корзинки, сплетённые из прутьев, пластиковым.
Я осторожно высвобождаюсь, стараясь не разбудить жену. Спи, моя любимая. Мне же надо ещё поработать. Грешно запускать и не развивать такой дар, раз уж он мне достался.
Нет, не проснулась. Все спят. И маленькая Мауна тоже, очень спокойный ребёнок. Сразу видно — дочь великого спящего. Я вглядываюсь в её крохотное личико. Как хотите, я не могу привыкнуть. А может, я и сейчас сплю? Ведь это же всё невозможно, немыслимо!
Я тихонько пробираюсь в соседнюю комнату. Можно зажечь свет, но я этого не делаю. Зачем? Мне свет сейчас не нужен. Мне сейчас нужно совсем другое…
Лёгкий обруч мыслесъёмника холодит кожу на лбу. Ну, приступим…
Взрыв! Огромная голубая чаша до горизонта…
Взрыв! Круглится бок планеты…
Взрыв! Ласково греет светило…
Взрыв! И мириады звёзд светят мне в лицо…
Наплывает, круглится бок планеты врагов, заслоняя собой полнеба. Планеты врагов, и никак иначе. Мир, где обитают триста с лишним миллиардов врагов. Каждый каждому, и все вместе — себе самим.
По узкой полоске берега, отделяющую заключённый в баки пищевых синтезаторов узник-океан от узницы-суши, закованной в сплошное стекло теплиц и коросты гигантских городов бредёт одинокая фигурка…
Вспышка света!
Стеклянные волны лениво накатываются на берег, бессильно лижут песок, перемешанный с мусором.
Я бреду по берегу, пустынному и безжизненному. Если не смотреть влево, где начинаются ряды теплиц, а смотреть только вправо, на бескрайнюю гладь океана, то можно представить, что жизнь на планете ещё только зародилась, или во всяком случае спит в морской колыбели, даже не помышляя покуда о выходе на сушу…
Я тяжко вздыхаю. Да, если бы модератор узнал ход моих мыслей, он немедленно сдал бы меня Санитарам, и я закончил бы свою никчёмную жизнь в зеве плазмотрона. Я болен, психически болен, уж себе-то я могу в этом признаться. Разве полноценный, нормальный Истинно Разумный будет бессмысленно таращится на морскую гладь? Его ум занят мыслями о работе, и только о работе. Ну, и ещё о карьере, разумеется, как награде за хорошую работу…
И знаю я гораздо больше, чем положено моему разряду. Например, откуда я знаю про зарождение жизни? Ну то-то. Двенадцатизначных номерных этому не учат.
Но и это ещё полбеды. Откуда в моей голове возникают вот эти слова, ритмические, щёлкающие звуки которых складываются в единый завораживающий ритм? Никто так не говорит, ни один нормальный Истинно Разумный. Модератор как-то сказал, что раньше, очень давно, подобный болезненный строй мыслей встречался не так уж редко, и назывался «стихоплётство». Таких индивидов изолировали от общества, используя на вспомогательных ручных работах, не требующих квалификации. А потом, когда родильные заводы заработали в полную силу, и нехватка рабсилы сменилась её избытком, таких больных стали милосердно уничтожать. Зачем мучиться умственно неполноценным?
Да, я болен, я безнадёжно болен. Моя болезнь никогда не позволит мне подняться выше, и я так и умру обходчиком побережья, двенадцатизначным, низшим из низших. Изо дня в день слоняться вдоль вверенного участка, чтобы иногда обнаружить выброшенный на берег прозрачный бак, скользкий и упругий. Да, иногда баки отрываются от ветхих якорных тросов, и если ветер попутный, а служба морского контроля неповоротлива, то их выбрасывает на берег. Обнаружить и сообщить старшему, вот и вся моя работа. И вознаграждение соответственное — бутыль пресной воды и миска каши, самой простой и невкусной, необогащённой белком и даже без вкусовых добавок. Просто сваренные водоросли, вот эти самые, которые в баках или в теплицах. Там тоже стоят такие же баки, бесконечными рядами уходящие в перспективу…
Нет, я вру. Мне повезло, мне очень повезло с моей работой. Да, комбинезон мой тускло-серый, мешковатый. Да, всё, что мне положено — невеликая бутыль воды и миска каши в день, башмаки и комбинезон раз в год и место в углу ангара, на старом рваном тряпье. Места на нарах мне не хватило… И это тоже хорошо. Это начальник думает, что унизил меня, лишив места не только на нарах, но и под нарами, выбросив в ангар, как ненужную ветошь. А на самом деле… У кого ещё есть такая огромная спальня на одного? Разве что у какого-нибудь Владыки, Бессмертного, Носящего Имя. Сам-то старший спит на таких же нарах, только одноярусных, возле окошка. Да, и тумбочка у него есть, с замком.