Вселенная отличников
Шрифт:
Как только я услышал спич про свое вчерашнее поведение и увидел человека его произнесшего, пришло воспоминание, что это не кто иной, как мой коллега по работе, которого зовут Семен Аркадьевич. Он мне именно, что коллега, не начальник никакой, причем скорее союзник, чем соратник. Потому как работаем мы хоть и в одной структуре, но в разных бюро: он механик, я электрик.
А вот моего непосредственного начальника зовут Павел Геннадьевич и он прямо в этот момент вернулся в купе, благоухающий ароматами зубной пасты и одеколона. Видимо, шеф только-только посетил тот самый туалет, который тетка громогласно
Кстати, а мне ведь тоже совсем не грех посетить данное заведение, а то мы с поезда сразу на работу. У нас в конторе так принято после командировки: сначала нужно отметиться в институте прямо с колес, продемонстрировав, тем самым, служебное рвение, ну а потом начальство, как правило, отпускает домой – досыпать.
Данную деталь моя память также посчитала нужным удержать на поверхности, не знаю уж, почему.
Вешаю полотенце на плечо, быстро спрыгиваю вниз, одеваю туфли, сминая задник и шлепаю по известному адресу. Как ни странно, но удобства оказались свободны – видимо на весь вагон я один был такой нерасторопный, остальные пассажиры уже «отстрелялись».
Мыла в туалете нет, причем ни обычного, ни жидкого. Жидкого? Разве мыло бывает жидким? Что за чушь лезет в голову с похмелья?
Проделав все обязательные процедуры, возвращаюсь в купе. Стоило расположиться на одной из нижних полок и приступить к почти что ритуальному утреннему чаепитию, как коллеги начали жизнерадостно вспоминать подробности прошедшего вечера и мой посильный вклад в общее веселье.
Оказывается, употребив изрядное количество «беленькой», я сначала читал какие-то странные стихи без рифмы, интонируя их, как будто это песня, музыки которой никто, кроме меня, не слышит.
Потом, якобы, перебравший горячительного молодой инженер выскочил из купе и попытался выделывать странные танцевальные па в коридоре, сопровождая сие действо голосовым музыкальным аккомпанементом, также, по словам коллег, чрезвычайно странным, похожим на слух на что-то вроде «дыщ-дыщ-дыщ».
Усмирять подающего надежды специалиста пришлось проводнице. Той самой, что сегодня меня разбудила. И только под угрозой вызова милиции я вынужден был вернуться в купе. Здесь еще некоторое время начинающий пиит в подпитии пытался декламировать, потом, под давлением общественности, все же согласился переместиться на верхнюю полку. Хотя коллеги готовы были и к тому, что их младший товарищ займет нижнюю, а одному из них придется лезть на верхотуру. В виде исключения, вызванного, так сказать, чрезвычайными обстоятельствами. Проделав несложные для трезвого, но почти не посильные для пьяного физические упражнения по размещению в верхней части купе, уставший от непосильных трудов молодой инженер, наконец, утихомирился.
И это все про меня? Ни черта ведь не помню!
На мой вопрос про содержание стихов, которые я вчера декламировал, коллеги сообщили, что они так ничего толком и не поняли. Что-то такое вроде бы мелькало про Лондон – кажется в этом городе случилось неприятное происшествие с очень ядовитым химическим веществом, перемещаемым по столице Великобритании, почему-то, в обычном ведре. Что я или оставшийся неизвестным автор текста хотели всем этим сказать и имелось ли такое намерение вообще, мои компаньоны так и не уяснили.
Еще, опять же со слов коллег, вчера в моих загадочных вербальных эскападах проскальзывали какие-то совсем уж несусветные рифмы, с новыми словами, которые раньше никто из присутствующих не слышал. И уж эти, с позволения сказать вирши, вообще оказались начисто лишены всякого смыслового содержания и намека на хоть какую-то последовательность изложения. Инженеры решили, грешным делом, что их молодой коллега тронулся умом, а потому выдумывает на ходу несуществующие слова и словосочетания: то ли что-то такое про восточный коридор, то ли про бордюр, то ли про бордор.
Бордор? А может Мордор? Опять что-то всплыло из глубин памяти. И ведь явно слово мне знакомо. Значит коллеги не врут про вчерашнее? И с головой у меня тоже все в порядке? Увы, но состояние моей памяти наглядно свидетельствовало об обратном.
Кстати, подтрунивал, в основном, Семен Аркадьевич. Именно он живописал в красках мои вчерашние свершения. А вот Павел Геннадьевич, напротив, все больше молчал. Показалось даже, что он наблюдает за моей реакцией на рассказ коллеги. Также показалось, что он знает больше, чем говорит. Собственно, он и не говорил почти ничего, только на некоторых, наиболее «красочных» эпизодах рассказа позволял себе изобразить что-то вроде понимающей улыбки.
Мы подъезжали к Казанскому вокзалу. Пришло время для переодевания и наведения последнего лоска – нас ждала столица.
Попутчики вышли в тамбур покурить и я воспользовался случаем, чтобы еще раз внимательно рассмотреть себя в зеркало.
Ничего особо примечательного не заметил – все как обычно, именно таким я себя и помнил. Точнее, как бы помнил: молодым мужчиной двадцати восьми лет от роду. Что характерно, лицо в зеркале производило впечатление вполне себе свежего – и не скажешь, что вчера серьезно нагрузился. Единственное, что смущало, это щетина. Но с данным недостатком придется примириться – никогда не умел бриться в поезде.
Кстати, голова тоже вроде как отпустила. Постоянная ноющая боль ушла, как и ощущение, что любое резкое движение способно привести к непоправимым последствиям. Жажда, которая, теоретически, должна сопровождать состояние похмелья, также почему-то не ощущалась. Ее, впрочем, и с самого утра не наблюдалось. Словом, странное какое-то похмелье – я чувствовал себя вполне себе сносно, хотя времени с момента пробуждения прошло всего ничего и, при этом, я ведь не приложил для оздоровления организма ни малейших усилий. Если бы не странная усталость, как будто вчера мне пришлось хорошо потрудиться физически, мир вообще сиял бы яркими красками.
Вернулись коллеги, наполнив купе ядреным табачным выхлопом и показной бодростью духа, которую принято демонстрировать при успешном завершении какого-либо дела.
Последние несколько минут поездки прошли в молчании – каждый думал о своем. Собственно, мы все трое никогда и не являли собой особо разговорчивую компанию, так что наше поведение в конце поездки странным никак не назовешь. Тем удивительнее воспринимался рассказ коллег про мои вчерашние подвиги.
Наконец, поезд прибыл, я и Семен Аркадьевич подхватили походные командировочные портфели, Павел Геннадьевич же взял в руки свой неизменный командировочный чемодан и мы дружно двинулись к выходу из вагона.