Всем, кому должна - прощаю
Шрифт:
Руки сами потянулись взять ребенка, но у меня не было тела, я могла лишь наблюдать. Открылась дверь и вошел заспанный сын. Волосы взлохмачены, в одних трусах, зевая… Точно он только встал. Взглядом жадно пробежала по его фигуре, отметив, что он похудел и стал сильнее сутулиться.
Пройдя рядом со мной, Эдик наклонился и взял ребенка на руки.
— Что же ты не спишь, Богдан, — пробурчал он и пошел из детской.
Я незримой тенью последовала за ним в зал.
— Люда, — потряс он за плечо
— Отстань, дай поспать, — огрызнулась она, натягивая на голову одеяло.
— Люда, сына покорми! — требовательно произнес Эдик, стягивая с нее одеяло.
— Я сцедила молоко, сам покорми!.. — не открывая глаз и морщась от крика, ответила Люда. — Унеси его, дай поспать!
— Мне на работу вставать, я тоже спать хочу. Дай грудь, быстрее будет, не надо молоко греть.
— Я спать хочу! — завизжала Людочка.
Ребенок от ее крика пуще прежнего зашелся.
— Ты чего орешь, дура! — набросился на нее Эдик, укачивая ребенка.
Раньше он с ней в таком тоне не разговаривал.
— Я день с ним, могу хоть ночью поспать? — соизволила его жена открыть глаза.
— А я работаю, и живем мы на мою зарплату! Хочешь, чтобы меня уволили? Корми давай, — сунул к ней под бок ребенка.
Людочка нехотя спустила лямку рубашки и, обнажив грудь, приложила к ней младенца.
— Иногда мне кажется, что твоя маразматичка специально сдохла, чтобы нам насолить!
— Не смей так говорить о моей матери! — вскинулся сын.
Неожиданно. И даже приятно стало. Ненадолго.
— Если бы ты не пилила меня насчёт квартиры, то она бы была жива. И пенсия её бы капала, и помогала бы нам с ребёнком, и на похороны тратиться не пришлось бы.
— Закопал бы в лесу и всё, — пренебрежительно фыркнула Людочка, дёрнув плечом.
От движения сосок выскользнул изо рта младенца и тот обиженно запищал. Та раздражённо сунула его обратно и ребёнок зачмокал.
Мне стало понятно, от кого Эдик наслушался про лес, когда кричал мне в пылу ссоры, что закопает как собаку. В душе поднялась горечь и тени словно сгустились, надвигаясь из углов к кровати и стоящему сыну.
— Умная сильно? — зло зашипел Эдик. — Мне бабка бы этого никогда не простила. Родственники из деревни понаехали, нужно было сделать всё по-людски. Бабка мне и раньше говорила, что дом отпишет, потому что не прогуляю наследство как другие детки. Она меня самым путёвым считает, а на родню остальную злится. На похоронах пообещала, что сделает это, чтобы и её достойно похоронил. Так что, когда в следующий раз в деревню поедем, нос сильно не криви. Нужно узнать, отписала ли, а если нет, нотариуса привезти, чтобы всё оформить.
Ого! Для меня стало откровением, что Эдик общается с бабкой. Я со всеми прервала отношения. Сначала меня вся родня осудила из-за развода и не хотели видеть.
«Надо разделить поровну! Поступить по совести!» — твердили мне на все лады.
Не знаю, как я тогда не дрогнула. Спасло понимание, что это будет наследство Эдика и я не имею права его разбазаривать. Хотела для сына лучшего, чтобы жил в городе, учился, не знал тяжёлого труда.
Отказалась продавать, оставить квартиру мне было решение тёти и её право. На меня разобиделись, вёдра грязи вылили. Попытались судиться, но ничего не вышло. В итоге опять исчезли с горизонта. Эдик о родне знал, но ни слова мне не говорил, что общается с ними.
— Да сдалась тебе эта деревня и их развалюха! — воскликнула невестка.
— Дом — развалюха, согласен, но участок большой и земли два гектара под огородами. Так что будь добра, умасливай старуху.
— Ещё чего! — задрала нос Людочка.
— Шубу хочешь? Куплю, если напишет дарственную.
Слово «шуба» произвело магическое действие и лицо невестки просветлело.
А Эдик продолжил распекать супругу:
— Будь ты умнее — и насчёт матери бы мне мозги не выносила. Она ночью и к ребёнку бы вставала, и тебе с ним днём помогала. Ведь нелегко же всё одной, — сел рядом с женой и погладил её по руке.
— Нелегко. Всё на мне! — тяжело вздохнула невестка и стала оправдываться: — Гормоны. Видеть её не могла. Как ходит, шаркая ногами, как гремит кастрюлями, когда я сплю. И противно было, она же уборщица. Возюкается в грязи, а потом всё в дом несёт и к еде прикасается. Я же не знала, хорошо ли руки она мыла после всего. И меня тошнило!
— Ну, знаешь! — отдёрнул руку Эдик. — Это был токсикоз. У меня от стряпни матери ни разу изжоги даже не было, а после твоей я уже сколько раз расстройством маялся. Сама бы их почаще мыла.
— Готовь тогда сам, если не нравится! — разобиделась Людочка.
— А работать ты за меня будешь? — накинулся на неё сын.
Они начали собачиться, а мне так противно стало. Захотелось оказаться подальше от них.
Тени сгустились и их голоса стали отдаляться, смешиваясь, превращаясь в какофонию звуков, а потом всё заволокло тьмой и меня закружило.
Села рывком на постели, чувствуя лёгкое головокружение и горечь во рту.
— Простите, что разбудила! Его сиятельство уже несколько раз спрашивал о вас. И я взяла не себя смелость… — затараторила Таша, закрепляя подхватами раздвинутые шторы.