Всем сестрам... (сборник)
Шрифт:
– Не волнуйтесь, – успокоила ее врачиха и спустилась с ней в гардероб.
Гардеробщица сурово расспросила Таню про шубу и принялась среди огромного количества пальто и курток искать Танино богатство. Шубы не было. К раздевалке спустились главврач и старшая медсестра.
Таня бегала среди вешалок и в голос рыдала. К поискам шубы присоединилось все руководство. Было ясно, что назревает ЧП. А потом старая гардеробщица вспомнила, что похожую шубу получил по номерку неприятный молодой парень. Она еще спросила его (как не спросить), почему он берет женскую шубу, но парень ответил, что шуба – его жены, а жена ждет в холле. Такое объяснение,
Таня сидела на скамейке и, закрыв лицо руками, горько плакала. Сначала ей сочувствовали и гладили по плечам, а когда надоело – стали выговаривать: дескать, сама виновата – нельзя быть такой растяпой. Пошушукавшись, главный врач и старшая медсестра принялись утешать вопившую в голос гардеробщицу тетю Пашу. Кто-то из сердобольных вызвал милицию.
Через полчаса приехал наряд – два молодых милиционера. Один опрашивал несчастную гардеробщицу, а второй – несчастную потерпевшую. Тот, что опрашивал Таню, был молод, рыжеволос и светлоглаз. Звали его Белоус Иван Алексеевич. Он присел возле Тани на корточки и принялся успокаивать ее (поведение, нетипичное для старшего лейтенанта). Из всего сказанного Таня поняла одно: с шубой она простилась раз и навсегда. У нее началось удушье, и она стала громко икать.
– Истерика, – констатировал главный врач, и Тане сделали успокоительный укол.
Милиционер по фамилии Белоус взялся подвезти Таню до дома – куда ей, раздетой, на улицу? Он накинул на нее свою куртку и взвалил на себя, как раненого бойца. Открыл дверь квартиры (руки Таню совсем не слушались), снял с Тани сапоги и уложил на диван. Таня мгновенно уснула – сказался стресс и успокоительный укол.
Через два месяца Таня стояла в загсе под руку с рыжим и конопатым лейтенантом по фамилии Белоус. И была уверена, что встретила главного мужчину своей жизни – нежного, ласкового и честного.
На следующий год Таня купила финскую куртку, вполне приличную, на размер больше – из-за беременности она уже не влезала в свою прежнюю одежду. А лейтенант Иван Белоус втайне от жены копил деньги на новую шубу. По молодости лет он не очень понимал, что шуба – вовсе не главное. А может, и понимал, но очень хотел доставить любимой женщине радость.
Впрочем, у Тани теперь были совсем другие заботы.
Всем сестрам…
Алла Ивановна была суетливой хлопотуньей – а куда деваться бедной вдове, машинистке без «верхнего» образования, имеющей на руках двух половозрелых дочерей? Дочерей звали Галочка и Лялечка. И, надо сказать, создатель явно схалтурил – девицы получились как на подбор неказистые.
Лялечка была старшей. Худая до костлявости, с хрящеватым длинным носом, маленьким узким ртом и неясного цвета глубоко посаженными мелкими глазками. Галочка, наоборот, была дебелой, рыхлой, очень белокожей, что называется, без бровей и ресниц. Нос среднерусский, картошкой. Глаза блеклые. Грудь, живот, ноги – все от сорокалетней расплывшейся тетки.
Алла Ивановна, кстати, была еще очень симпатичной дамой – мелкая, стройненькая, темные глазки, темные кудряшки, носик пимпочкой, губки бантиком. Взгляд наивный, но с металлом. Понятно, жизнь – нелегкая штука.
У Аллы Ивановны была идея – пристроить двух своих кулем замуж. А что, понятное для матери желание – увидеть детей в благополучии и достатке. Тема была для Аллы Ивановны очень болезненной. Потому что ничего
Однажды на курорте попался один на крючок. Почти. Но в последнюю минуту сорвался и этот хлипкий очкарик, дефилировавший по вечерней набережной в сопровождении необъятной мамаши в соломенной шляпе с красной розой.
Сколько сил тогда Алла Ивановна потратила! Сколько сил! Как заливалась соловьем, нахваливая пестрые кримпленовые платья этой самой мамаши, Клавдии Петровны. Делала комплименты ее безобразному жидкому перманенту, ее дешевым украшениям с красными и розовыми камнями – бр-р, безвкусица! Восхваляла ее сына-недоумка: ах, какой у вас чудный мальчик, чудный, прелесть! Не пьет, не курит. Студент, скромняга. А какой сын!
Клавдия Петровна важно кивала и соглашалась. Видно, и впрямь думала, что ее Вадик – завидный жених. Сам же Вадик был робок, молчалив и безынициативен, молча шел рядом, хмыкал носом и без конца протирал крупные старомодные очки с сильными диоптриями.
Тогда Алла Ивановна его и подтолкнула к Лялечке. Они даже сходили втроем в киношку: Лялечка, малахольный Вадик и, конечно, Клавдия Петровна. Куда же без нее?
На следующий день Алла Ивановна сладко улыбалась на пляже и, сидя под грибком, уговаривала мамашу:
– Ну, пусть дети побудут немного вдвоем, – медовым голосом ворковала Алла Ивановна. – Пусть сходят вечером в парк или на танцы!
Клавдия Петровна была непреклонна.
– Аллочка Иванна! – строго отвечала она. – Мой Вадик не так воспитан!
Алла Ивановна скрежетала зубами и мило улыбалась.
– Ну, не на танцы же вам вместе с ними идти! – с кислой миной говорила она.
– А Вадику на танцах делать нечего, милая моя. Вадик у меня человек серьезный. Студент!
Это она намекала на то, что Лялечка без высшего. Стерва. Через неделю Вадик обгорел до пузырей и совсем скис. Сидел в тенечке под платаном со страдальческой физиономией и разглядывал в бинокль фигуристых девок в купальниках. На Лялечку – ноль внимания, словно ее и нет.
Алла Ивановна обиделась, подхватила дочек и перебралась на другой конец пляжа. А встретившись с Клавдией Петровной на вечернем променаде, надула губы и отвернулась.
Дни-денечки между тем утекали. Лялечке было уже двадцать восемь, а Галочке – двадцать шесть. По вечерам Алла Ивановна, лежа в спальне, мысленно разговаривала со своим покойным мужем. Муж ее покойный был человеком очень умным. Только вот сгорел от рака печени в три месяца, как Алла Ивановна ни билась.
Муж служил в министерстве, на хорошей зарплате. Путевки, заказы – как сыр в масле каталась. А не стало его – выживай как знаешь. А как? Да так – девицам лучшие туфельки импортные, конечно, платья – только у хорошей портнихи, шубки, шапочки, сережки золотые в уши…. Билась как рыба об лед. Халтурила ночью, набросив на дверь ватное одеяло, чтобы девочки спокойно спали и пишущая машинка их не тревожила. Ночей недосыпала. С ног валилась. Но у дочек – все самое лучшее. Себе юбки перешивала, перелицовывала. Совсем уже было отчаялась – и тут ей судьба выбросила Никодимова.