Всемирный следопыт, 1927 № 01
Шрифт:
— Нет, не трудитесь.
— Это совершенно просто. Задача для учеников младшего возраста [2] ).
— Но, чорт возьми, — перебил его Гаэтан, — с вашей сообразительностью, которая мне кажется незаурядной, вы, наверное, сумеете нам об’яснить более подробно конструкцию «Аэрофикса».
— Я сказал все, что знал, — ответил Клерк, — и, если я доверил вам свою тайну, то только потому, что вы спасли меня и что ваше желание знать мою историю было очень настойчиво. Повторяю еще раз, что двигателя, — самую интересную часть машины, — я не видел. Ни разу обстоятельства не сложились так, чтобы я мог или мельком взглянуть устройство. Может быть, из тех замечаний, которыми моя сестра обменивалась со своим помощником, ученый мог бы сделать интересные заключения и понять устройство жироскопов. Я не мог этого понять по недостатку технического образования. То, что об’яснила мне сестра, я понял потому, что это было очень просто, и потому, что у меня есть кое-какие знания по механике. Если я запомнил несколько цифр, то этого никак нельзя приписывать моей учености, а следует об’яснить тем, что я, в качестве кассира, постоянно имею дело с цифрами. И в настоящую минуту у меня нет более горячего желания, как вернуться к этой спокойной обыденной работе, лишенной всяких чудес, но зато и опасностей.
2
Напомним читателю, что, по рассказу Клерка, в первую ночь Этель опоздала выключить мотор. Поэтому его об’яснение правдоподобно, но не совсем: в первую ночь скорость «Аэрофикса» равнялась, по этому расчету, 46,66 + 330 = около 377 метров в секунду, около 1.360 клм. в час, — т.-е. выше первоначально указанной—1.250 клм. Здесь Клерк явно путается.
Произнеся эти мудрые слова, мистер Клерк умолк. И с тех пор мы ни разу не могли заставить его рассказывать про «Аэрофикс»: он говорил, что этот предмет наводит на него грустные мысли.
До самого нашего прибытия в Гавр он хранил суровое молчание насчет своего воздушного путешествия. Мы с трудом вырвали у него кое-какие подробности о Трентоне, кабельной промышленности и его торговом доме «Братья Реблинг». Говорил он всегда только со мной. Гаэтан ему, видимо, не нравился. Так как Клерк, тем ее менее, был его гостем, то вел себя вежливо, но отвечал на вопросы до крайности лаконично.
Как только «Океанида» причалила к пристани, Клерк, отказавшись от денег, которые ему предлагал Гаэтан, белом миновал мостки и исчез в толпе.
Мистер Клерк превратился для нас в воспоминание. Отсутствующие — не более, как отвлеченные идеи. Покойники и путешественники представляются нам где-то далеко; мы их видим издали, и нам заметны только самые яркие их черты, а это искажает их истинный облик. Мистер Клерк сохранился в моей памяти в образе какого-то чудака. Эксцентричность его била прямо в глаза. Когда он исчез, его рассказ стал казаться нам сказкой, а сам он — призраком.
Я предложил, правда, немного позже, произвести опрос всей команды «Океаниды». Но нам удалось выяснить только, что перед уходом мистер Клерк роздал матросам щедрые денежные подарки. А так как он был, по его словам, кассиром, то нам это показалось подозрительным. Но это было еще не все. Кассир из Пенсильвании, из Америки, расплатился французскими монетами!
В то время, как Гаэтан катил на автомобиле в свой замок Винез на Луаре, я ехал в противоположную сторону в поезде, и мысли мои были полны этим загадочным человеком и его странным приключением.
Через несколько недель после моего возвращения домой я собрал об этом интересовавшем меня деле значительное количество материалов, которые, по мере получения, складывал в папку.
Там находились прежде всего вырезки из газет и бюллетеней обсерватории, отметившие «дождь падающих звезд» 19, 20 и 21 августа и появление болида над Европой в ночь с 19 на 20 августа.
Кроме того, там находились переведенные по моей просьбе свидетельства итальянских, испанских и португальских корреспондентов, живущих на 40-й параллели и находившихся вне дома ночью 20 и 21 августа. Никто из них не видел на небе никакой загадочной светящейся точки и не слышал никакого необычайного свиста.
Что они ничего не видели, в этом не было ничего удивительного: мадам Корбет тушила огни, когда «Аэрофикс» находился над городами. Но как они могли, ничего не слышать? Впрочем, я должен оговориться, что все эти свидетельства заслуживают полного доверия.
Вот каким образом я их получил. Один из моих племянников получает небольшой «всемирный» журнальчик, печатающийся на нескольких языках. Это — орган одного из самых почтенных международных клубов. Подписчики этого журнала любят обмениваться всевозможными сведениями и предметами, начиная с иллюстрированных открытых писем вплоть до поэм, которые нигде и никогда не будут напечатаны. Любезности моего племянника я и обязан этими корреспонденциями из Испании, Италии и Португалии, как, впрочем, и всем дальнейшим содержимым папки.
Там были еще переводы писем, полученных из Трентона и Филадельфии. И то, что они сообщали, было далеко не в пользу мистера Клерка.
Правда, в Филадельфии находился Фермоунт-парк, и там, к западу от реки, был расположен Бельмонт, окруженный открытой холмистой равниной, весьма удобной для под’ема и спуска аэропланов, но никаких Корбетов там не было.
В Трентоне существовала канатная фабрика братьев Реблинг. Но ни одного из кассиров фирмы не звали Арчибальдом Клерк.
Итак, мой герой опять остался без имени и должен был превратиться в «спасенного», «несчастного», «потерпевшего крушение».
Прошло несколько месяцев, в течение которых я ничего не слышал о лже-Клерке. Я терялся в догадках относительно всей его истории, когда третьего дня почтальон принес мне письмо. Оно было заключено в два конверта. На внешнем, кроме адреса, была марка почтового отделения 106, Площадь Трокадеро. На внутреннем конверте стояло мое имя, написанное совершенно другой рукой, которой было написано и самое письмо.
Г-ну Жеральду Синклеру, писателю.
212, ул. Арман Фальер. Париж, XV.
Дорогой друг!
Я очень прошу вас извинить мое странное поведение на «Океаниде». Вы, наверное, давно поняли, что я разыгрывал комедию, и считаете мое поведение непозволительным. А между тем, я и сам предпочел бы молчать. Зачем вы принудили меня говорить? Вы и, главным образом, ваш друг. Вы были моими спасителями, вы имели полное право все знать, но ваш долг был — ни о чем не спрашивать.
Нет, признаюсь, я не американец и не кассир Арчибальд Клерк. Я инженер, француз, и аппарат, который я испытывал в ночь нашей встречи, не был, в сущности говоря, «Аэрофиксом». Я, конечно, мог об’яснить вам все до последних мелочей. Но мое изобретение так крупно и так просто, что я предпочел втереть вам очки, а не выдать свою тайну.
Кто вы были? — Я вас совершенно не знал. Прибавьте к этому еще, что манеры и обращение вашего друга далеко не способны вызвать доверие в человеке, который мало его знает. Ведь вы тоже могли обмануть меня относительно ваших имен и рода занятий. Да если бы даже этого и не было: есть ли на свете люди, более болтливые, чем праздношатающийся миллионер и писатель, ищущий тем для романов? Разве я не прав? Не пеняйте на меня за эту откровенность и за мою выдумку.