Всемирный следопыт, 1927 № 01
Шрифт:
— Как, сейчас, ночью?
— Да, — быстро ответил Рандольф. — Наш опыт должен по необходимости происходить снаружи и в темноте. Если бы мы устроили его днем, неужели вы думаете, что эти проворные инженеры не подсмотрели бы?
— Так опыт произойдет не в доме? Что же это, наконец, такое?
Этель волновалась.
— Довольно разговоров. Иди, раз ты согласился, — сказала она решительно. — Все готово. Вид аппарата заставит тебя понять назначение его лучше всяких об’яснений. Переодеться? Надеть блузу? Не к чему. Нам не нужны переодевания, мы не на сцене.
— До свиданья, Арчи, — сказал мне Ральф. — До завтра.
— Скажи, пожалуйста, — обратился я к сестре, — он сказал мне «до завтра». Вы хотите увезти меня куда-нибудь? Но ведь Ральф говорил, что днем мы не должны показываться. Что же, мы будем стоять где-нибудь? Где мы проведем день? Куда мы едем?
— В Филадельфию.
— Ну, вот! А где же мы, по-твоему?
— Конечно, в Филадельфии. Но мы опишем большой круг и вернемся сюда же.
Я умолк, чувствуя, что сестра не скажет мне ничего определенного, и решил наблюдать и делать самостоятельные заключения. Этель не хотела привлекать внимания ротозеев и шпионов, поэтому в доме и в мастерской все было темно. Я шел за сестрой по длинному коридору и вышел затем в мастерскую.
Там было светлее. Бесчисленные звезды и поднимавшаяся луна освещали расставленные повсюду странные предметы. Чтобы дойти до другого конца, нам пришлось пробираться среди невообразимого беспорядка, шагать через препятствия, обходить какие-то странные машины, с торчащими крыльями, как у мельницы. Этель двигалась среди этого хаоса без всякого затруднения, я же то-и-дело спотыкался и ударялся, то боком, то ногой, о какие-то торчащие части и, наконец, упал на что-то мягкое; это была оболочка воздушного шара. Когда я поднялся на ноги, то запутался в крыльях какой-то деревянной птицы. Когда мы, наконец, очутились в гараже около Джима, я вздохнул с облегчением. Гараж был огромный, как храм; в нем находилось несколько аэростатов. Они были расположены вдоль стен и имели самые разнообразные формы: круглые, веретенообразные, овальные. Посредине гаража тянулось что-то блестящее, длинное. Этель указала мне на этот аппарат и сказала:
— Вот это и есть машина.
И она завела с Джимом разговор вполголоса.
— Так вот она, машина! — повторил я. — Огромный автомобиль? Или это может быть, лодка?
Насколько можно было рассмотреть в полумраке, я заметил, что машина имела форму гигантского ножа, не острого, а только остроконечного. Лучшего сравнения я не могу придумать. Длиной она была метров 40, а высотой метров 8, в то время как ширина была не больше 1 метра. Но эту ширину она имела только в кормовой части; нос был очень тонкий, узкий и, очевидно, предназначался для разрезания воздуха или воды. Машина стояла на четырех приземистых, колесах, снабженных шинами и рессорами. Между ними, под аппаратом, находились какие-то черные блоки, которые я не рассмотрел хорошо. Вся машина блестела каким-то матовым, блеском.
Этель оттолкнула ногой валявшиеся на земле предметы и отворила небольшую дверь, находившуюся в корпусе машины. Я увидел небольшую каюту: 4 метра в длину, 2 — в высоту и 1— в ширину. Там находились три сиденья, одно сзади другого, похожие на удобные сиденья автомобиля. Перед двумя передними блестел целый ряд рычагов, рукояток и педалей. Около третьего находились только два шнура с ручками, которые, очевидно, шли от руля.
— Вот твое место, — сказала мне Этель. — Ты займешь заднее сиденье, я — перед тобой, Джим — передо мной.
И не стесняйся своим незнанием. Никто не требует от тебя лоцманского диплома. Тебе не придется вести судно между подводными скалами. Этот руль имеет совершенно особое назначение, и тебе, может быть, совсем не придется трогать его.
— Ну, а для чего же все эти рычаги?
Этель не слышала. Джим позвал ее зачем-то к корме, и она оставила меня одного любоваться каютой.
Отличная это была каюта! Сколько в ней было ручек, кнопок, дисков, разделенных на градусы, секторов, стержней, шнуров, спиралей, ключей, проводов, кранов и индикаторов! И какое множество всяких таинственных инструментов! Ничто там не было похоже на обычные вещи, кроме трех, удобных кресел, о которых я уже говорил, да еще часов впереди.
Они были похожи на хороший хронометр, но за циферблатом была помещена карта обоих полушарий, способная вращаться вокруг вертикальной оси, как будто для того, чтобы об’яснять по ней приготовишкам последовательную смену дня и ночи. Но зачем нужна была эта согнутая стрелка, конец которой указывал на: Филадельфию? Я не мог об’яснить себе этого, и продолжал осмотр.
Меня очень заинтриговала корзина, наполненная закусками и бутылками. Но где же окно? Окон не было. Как же мы будем смотреть на дорогу? И потом что это за — аппарат, наконец? Автомобиль, лодка или дирижабль? И где механизм: на носу, на корме, над каютой? Каюта занимала четвертую часть высоты сооружения и десятую часть длины.
В эту минуту раздался голос моей сестры:
— Джим, открой ворота гаража. Пора выводить лошадку.
Джим отправился к воротам и медленно растворил их. В темной массе дверей появилась полоска звездного неба. Потом я увидел лужайку, всю залитую серебристым светом луны. Вдали блестело небольшое озеро. Наша огромная кинжалообразная машина стояла готовая устремиться вперед. Какая огромная, еще скрытая сила будет направлять это страшное оружие? Как станет оно двигаться, такое тяжелое на вид?
Мои мысли были прерваны внезапной темнотой, — сестра потушила лампу в каюте.
— Скорее, — сказала она. — Я хочу отправиться ровно в полночь. Ну-ка, Арчи, помоги мне. — И она налегла плечом на корму огромного аппарата как бы для того, чтобы сдвинуть его с места. Джим и я хотели ей помочь, когда увидели, что металлический великан, сдвинутый плечом женщины, медленно покатился из гаража навстречу своему неведомому будущему.
— Он хорошо уравновешен сегодня, — спокойно заметила Этель. — Я думала, что нам придется сдвигать его вдвоем. Нет, нет, оставьте! Это совсем не тяжело, — и она направила аппарат на середину лужайки. Я шел за ней.
— Прости уж, братец, — сказала Этель, — я тебе об’ясню устройство в пути, сейчас же я должна быть очень внимательной.
Какое волнение слышалось в ее голосе! Сколько долгих месяцев, полных напряженного труда, ждали изобретатели этой торжественной минуты!