Всемирный следопыт, 1927 № 01
Шрифт:
— Я хочу переменить свою койку.
— Так обменяйся с кем-нибудь, — ответил Милльнер. — А почему тебе вдруг разонравилось твое теперешнее место?
Чернобородый пробормотал что-то непонятное и отошел. Но вечером — Том Милльнер видел, как он менялся местами с одним из дровосеков, который лежал на той же стороне барака, что и Ли-Фу.
«Ага, — подумал Том. — Он сообразил. Теперь повар не сможет со своего места беспокоить его, взглядами».
Но в тот же вечер Ли-Фу уселся на лавку около печки, чего он прежде никогда не делал, и вновь приковал свой настойчивый
— Скажи ты мне, Ли-Фу, — обратился на другой день Милльнер к повару, когда тот попался ему на дороге. — Чего ты не оставишь в покое Джонса?
— Я не понималь, — равнодушно пожал плечами повар.
— Было бы куда лучше порешить дело хорошим боксом, как это принято у нас, на севере. Намни ему бока, он и поймет, что китаец — ничуть не хуже белого.
— Нет, нет, — замотал головой желтокожий. — Пат Джонс осинь сильний… убьет на-смерть.
— Но ведь он просто по глупости уничтожил твой инструмент.
— Я полусяль скоро новая из Китая, — улыбнулся Ли-Фу, собирая в охапку дрова для кухни.
Немного позже Том Милльнер поделился своими наблюдениями с голландцем де-Гроотом, с которым он был приятель.
— Понимаешь ты китайца?
— Мы, белые, никогда не поймем до конца характера азиата. И если ты хочешь разобраться в Ли-Фу, то я, со своей стороны, готов поручиться, что это будет пустая трата времени.
— Но как он ловко обрабатывает Джонса, — продолжал Милльнер. — Я положительно уверен, что наш возчик боится повара. Но «Азия» — не при чем. Ты заметил, как Джонс неспокоен?
— Глупости. Просто Джонс — взбалмошный сварливый парень, а нелюдимость — его обычное состояние, — возразил голландец.
— Да, но все-таки поведение китайца довольно неприятно, и я убежден, что он непременно высиживает какую-нибудь пакость. Готов в этом поручиться, — закончил разговор Том Милльнер.
На следующий день резкая перемена в канадце выступила еще яснее. Он хлестал лошадей и осыпал их руганью с большей яростью, чем обычно. Весь вечер он лежал, зарывшись в подушку.
Последнее время Ли-Фу просиживал вечера на лавке около печи с видом всем довольного и счастливого китайца, но его глаза были неотступно прикованы к койке чернобородого человека. Очень часто его тонкие желтые пальцы играли жильной струной, которую он сохранил от разбитой гитары. Но всегда после этого он бережно вешал ее на гвоздь у своей постели.
Неожиданная многодневная пурга долго продержала дровосеков в бараке. О лесных работах нечего было и думать. Расположившись около горячей печи, обитатели барака играли в карты, рассказывали всякие истории, стирали белье, либо валялись на койках. Но Пат проводил буквально целые дни под одеялом, беспрерывно куря свою короткую трубку. Том Милльнер, бывший все время настороже, заметил, что всякий раз, как китаец выходил из кухни в общее помещение, лицо чернобородого возчика скрывалось под одеялом.
«Да, это, в конце-концов, должно действовать Джонсу на нервы», — подумал староста.
Догадка его подтвердилась. На пятый день общего вынужденного отдыха канадец остановил его.
— Я ухожу, — об’явил он. — Когда я могу получить заработок?
— Я не намерен тебя отпускать, Джонс. И почему ты хочешь уйти?
— Я не могу выносить этого безделья. От него можно рехнуться.
— Да ведь в настоящее время здесь, на севере, ты повсюду будешь осужден на бездеятельность. Каждая стоянка совершенно так же, как и наша, погребена под снегом. К тому же есть некоторые признаки улучшения погоды. Возможно, мы завтра же станем на работу.
— Нет, я ухожу, — стоял на своем чернобородый великан. — Я не могу больше оставаться здесь.
— Ну, если ты так хочешь настоять на своем, то я к завтрашнему утру приготовлю тебе расчет.
В этот момент из соседней комнаты вышел китаец. Пат Джонс вздрогнул и с заметной поспешностью отошел. Ли-Фу сел на край своей койки и, снявши с гвоздя струну, принялся внимательно ее рассматривать. Он туго натянул ее между рук, и, наклонившись над ней, стал исследовать каждый сантиметр, как будто от этого зависела его жизнь.
— Разве струна годна еще к употреблению, Ли-Фу? — спросил его Милльнер. поднимая глаза от расчетной книги.
— О, конесно. Я ее скоро буду употребляль. Я буду получать новая инструмента с родина. Придет следующая почта…
«Ну, тогда уж Джонса здесь не будет… Беда, когда два дурака лбами столкнутся. Азия тут не при чем: просто — звери подрались…», — подумал Милльнер. Он бросил взгляд на койку канадца и с невольным состраданием увидел, что тот лежит, весь спрятавшись под одеяло.
На следующее утро все с раннего часа были на ногах. Погода налаживалась. Появилась надежда в тот же день приняться за работу.
— А где Джонс? Ведь он же должен получить свои деньги! — крикнул Милльнер после завтрака.
В бараке его не было. Кто-то отправился в конюшню, где можно было ожидать найти канадца, и сейчас же, страшно взволнованный, вернулся обратно. Его короткое прерывистое сообщение заставило всех броситься в конюшню…
Под потолком, медленно вращаясь и раскачиваясь, висело гигантское тело канадца. Он висел в петле из длинной жильной струны, которая глубоко врезалась в его шею. Всякие признаки жизни уже покинули тело…
— Твоя струна, Ли-Фу, — и кто-то бросил китайцу струну, когда труп уже лежал на земле.
Ли-Фу ловко поймал ее, аккуратно свернул и с выражением полного безразличия спрятал у себя в кармане.
— Мюсет быть, сегодня пришли новая инструмента. Тогда я эту хорошую струна снова буду употребляль, — произнес он нежным голосом.
И только когда китаец переступил порог своей кухни, он многозначительно улыбнулся; но глаза его — затуманились…
И. Окстон
ОСТРОВ ЧЕРНОЙ ГАГАРЫ