Всемирный следопыт, 1928 № 02
Шрифт:
Старый Эмро пел об исконной песчаной беде своей родины…
Пустыня, распуская буйные космы, вставала до неба. За саклями росли зыбкие сугробы песка. А в глиняной норе раскачивался старый Эмро, и в бурю и сумрак уносились его монотонные
«…Пустыня повернула свое лицо на Чаюглы-куль. Голубая вода канула в глубокий колодезь. Но советский батырь отворит сердце пустыни, и тогда начнется янги турмыш — новая жизнь».
II. Древняя тайна пустыни.
В один из тусклых, заволочных дней к зданию почты в Дурт-куле подъехал всадник. На уем был военный шлем со спущенными бортами и высоко подвязанный серый плащ. Лица почти не было видно. Он упруго слез с коня и, слегка расставляя ноги, очевидно, от долгой езды верхом, вошел в здание.
Конь покосился вслед хозяину и, переступив передними ногами, сторожко замер. На улице было пустынно в этот расплавленный час. В воздухе висела завеса тончайшей розоватой пыли. Она то густела как дым, то матово таяла в голубизне. Солнце сконфуженно ржавело в ее сгустках. Где-то северо-западнее пролетала лохматая птица бури, от ее гигантских крыльев окрестности на десятки километров дымились пылью.
Не прошло и пяти минут, как проезжий озабоченно вышел из здания, сел на коня и рысью скрылся за углом. Миновав плац перед казармами, он повернул в переулок и остановился около небольшого домика. Со двора к нему вышел коренастый детина в нижнем белье и папахе.
— Здорово, товарш командыр! — дружелюбно прогудел он.
— Здравствуй, Письменный! — ответил командир, слезая с коня.
— Чи спроворив[15]), чи нет, товарш командыр? — понижая голос и сочувственно заглядывая командиру в глаза, спросил парень.
— Все устроил, Письменный, все! — быстро сказал приехавший, очевидно, в эту минуту не желая распространяться.
— И кыргыз слухат? — не унимался тот, принимая уздечку.
— Ну, конечно! Как же ему не согласиться? — на ходу сказал командир и торопливо скрылся за дверью.
Войдя в комнату, он быстро разделся, вынул из дорожной сумки пачку газет и писем и сел к столу. Пересмотрев бегло всю пачку, он остановился на большом сером пакете и тотчас вскрыл его.
Минуту спустя, озабоченность стаяла с его лица, от глаз и губ брызнули лучи удовлетворения.
Это было лицо, высушенное знойными ветрами пустыни; каждый мускул, каждый желвак дрожал тут же под кожей, отчего лицо казалось мужественным и выразительным.
В письме он прочел:
Уважаемый товарищ Кравков!
Спешу уведомить Вас, что находка Ваша чрезвычайно заинтересовала не только наши ученые круги, но, благодаря моему краткому сообщению в «Archeologie» — и европейские. Туркестан, столько раз смывавшийся гигантскими волнами великих переселений, таит в своей истории еще много загадок. На одну из них, очевидно, вы и напали.
Прилагаемый при сем перевод любезно доставленной Вами грамоты, к сожалению, имеет досадные перерывы, именно в тех местах, где письмена, благодаря истлевшему материалу, стали неразборчивы. Но я полагаю, что и те сведения, которые мы получили, дают полное основание ожидать продуктивных исследований в этом направлении.
Грамота и остаток каменного футляра, согласно Вашему желанию, помещены в Археологический Музей при Академии Наук, причем кусочки ссохшейся каменоподобной мастики, которой была залита грамота в футляре, отданы на исследование в химическую лабораторию.
Академия Наук приносит Вам глубокую благодарность за Ваше любезное разрешение опубликовать столь ценный документ.
Ученый секретарь Монгольской Академии Наук Ц. Шаймардано.
27 апреля 192* года. Г. Улан-Батор».
Перевод грамоты:
«В год Белой Курицы[16]), 1220, первой осенней луны 19 числа Темучин Чингиз-Хан покорил столицу Хорезма — Гургандж. Приказав, по обыкновению, вывести ремесленников[17]) за стены, он предал город и жителей огню и мечу. Сам же, на своем покрытом бронею коне Халтыре, поднялся на вершину холма и, глядя на север, негодовал сердцем и произнес следующие слова:
«Я прошел горы, реки и пустыни, я покорил Отрар, Дженд, Бенакет, Ходжент, Нурату, Бухару, Самарканд, Термез, Гургандж и нигде на земле не знал преграды.
«Ты же, страна Согд[18]), с сердцем лисицы и клыками леопарда, хочешь избежать общей участи. Ты, оставив мне туловище, хочешь спасти свою голову у моря.
«Так я отрублю твою голову. Я отрежу голубую жилу твоей жизни и обращу на тебя лицо и проклятие пустыни. Это говорю я, Чингиз-хан Темучин [19] ).
Сказав так, он подозвал к себе сыновей и добрых тушемилов (министров) и приказал
……. 10.000 человек.
Через четыре года, в год Мыши, 15 числа первой луны Янгы-дарья повернула к северу от великой плотины и, смыв девять городов и бесчисленное…………
…..записал Джучи,
исполнитель воли отца и повелителя своего, Чингиз-хана, чтобы засвидетельствовать великие дела……
…….грамоту в край
плотины………………
от Яныкента[20]) день……..»
Прочитав письмо и перевод, Андрей Кравков вынул карту и в сотый раз долго изучал голубого аральского краба с его двумя мощными щупальцами, которые, пронизав горячую страну, шевелились где-то под «Крышей Света»[21]). Потом он достал несколько книг и, заглядывая в полученный перевод, что-то разыскивал в них и иногда делал выписки.