Всемирный следопыт, 1929 № 01

Коллектив авторов

_{Замелькали в пляске ноги Туей, затряслись ее плечи…}

— Дочка, не поломай ноги! — взглянул на нее с усмешкой Газун.

Она сразу остановилась и скривила губы, будто обиделась на отца.

— Беда, кто сломает голову! — сверкнула она глазами в сторону Михалы и снова бешено затопала ногами.

Я понял злые выходки Туей. Туся, как и каждая девушка-цыганка, заранее мстит своему жениху за будущие побои,

которые она ожидает от него в замужестве…

— Наша девушка — что конь степной, дикий, а выйдет замуж — станет покорной, как собака, — сказал мне тихо Газун, а потом добавил — Погляди на Михалу. Сердится как! Ой, горячий!

Михала ни на кого не смотрел: он молча ожидал новых насмешек Туей.

— Маштак, вот как пляшут наши цыганки!.. — Туся свалилась возле меня на землю.

— А для кого ты плясала, дочка? — подзадоривал ее Газун.

— Маштаку угождала!

— Видишь, как тебя она уважает! — моргнул мне Газун. — А теперь ты, Маштак, спой ей хорошую песню.

Я отказывался.

— Кому-нибудь, — говорю, — не понравится моя песня.

— Ты ей будешь петь, а не ветру. Пой, велю тебе! — сжал кулак Газун и ударил о коленку.

— Ну, ладно, — согласился я. — Я спою такую песню, какую вы никогда и не слышали…

И запел я песню сибирских цыган. Слыхал я ее в Тобольской губернии, когда наш табор там кочевал:

Тама лесом шол, тама бором шол.

Тама киндэем, тама мразием.

Тама трындэвэ, тама нахаем…

^[15]

)

— Ай, молодец, ай, молодец, Маштак! — и Газун, довольный песней, снял шапку и утер ею мое лицо. — И откуда ты хорошую песню знаешь?

— Сам выдумал, — обманул я его.

— Как! Такой дурак, и песню такую наврал! — удивился он. — Да тебя в столичном городе тарелочники^[16]) давно ждут. Будут на твой поднос деньги бросать богачи. Ну и молодец! Чтоб твои карманы не были тощие!

Газун посмотрел на Михалу:

— А ты что глаза лупишь? Чем ты похвалишься?

— Я ему расскажу, — указал на меня рукой Михала, — как я одного генерала обманул. Проживет Маштак тысячу лет, а так не проведет, как я. Вот и посмотрим, у кого лучше похвальба.

— Смотри, Михала, не осрамись, — сказала Туся. — Засмею тебя…

— Посмотрим, кто будет смеяться, — и Михала, стуча рукой о голенище, как молотком, стал рассказывать — Привел я однажды к одному генералу-помещику хорошего коня. Осмотрел он его, — не нравится. Привожу к нему другого, кровного — опять не нравится. А генерал был большой начальник. Имение— на всю губернию. И живот большой с красным крестом, и на шее еще крест золотой висит. Привел я тогда пьяного белого конягу: бутылку водки влил ему в горло. Понравился генералу конь. Сам он садился на него, а конь его трепал, чуть не сбросил. Говорит он мне, что конь хорош, только масть не нравится. Спрашивает, не найдется ли белый конь в яблоках — под тарантас.

«Ну, ладно, — думаю, — я ему удружу». Понял я, что он в

конях плохо разбирается. Пошел я на свалку, где коней на шкуру колотят. Купил я, сказать тебе, задаром старую белую клячу. Начал ее рядить. Зубы подрезал и сажей пасть смазал. Гриву и хвост расчесал и ровно срезал. Набрал я в лесу ягод таких, в роде волчьих, и повыжимал их по всей белой шкуре. Можно сказать, барским конем стал, весь в яблоках. Влил я ему, не пожалел, две бутылки водки— взбесило его. Прет, что молодой, куда хочешь, хоть на стену! Запряг его в тарантас. Бегает, как беговой, и масть нравится генералу. Забрал он коня и велел своему человеку пустить в поле, в свой табун. А я отхватил две сотни и будь здоров!

— Здорово, Маштак, а? — улыбнулся Газун, поглаживая обеими руками живот. — Две сотни схватил!..

Цыгане молча поглядывали на меня, Их глаза будто говорили мне: «Вот чем может похвастаться наш Михала!»

— Ты послушай, что дальше вышло, — довольный своим рассказом продолжал Михала. — Прихожу я в табор и говорю: «Надо дальше кочевать, а то генерал заклюет». А тут дождь ливнем пошел. По грязи далеко не уедешь. Посоветовались мы и, не долго думая, порешили эту клячу увести из табуна. Пошел я на барское поле, а дождь льет, что вода в реке. Подхожу я к полю, смотрю, табун загоняют, а мой конь хуже костлявой собаки стал: с похмелья голова висит, и ноги волочит, а яблоки все дождем смылись…

Газун загоготал и хлопнул Михалу по плечу.

— Ну и Михала! Ты у меня настоящий чудесник! Как по-твоему, Маштак?

— Да, — говорю я, — здорово ты, Михала, подвел генерала! — а сам думаю: «Ну и врун ты, Михала! Ведь я сотню раз слышал эту сказку».

Туся сидела скорчившись, обхватив руками коленки. Она жмурила глаза от смеха. Должно быть, ее смешила не сама сказка, а как дурачил меня Михала.

— Подожди смеяться, — сказал Тусе Михала. — Прихожу я к генералу. Говорю ему, что кляча моя попала с его конями в сарай. «Иди, — говорит, — посмотри». Открыл генерал сарай, а там моя белая кляча совсем издыхает. Отдал ее, а я с ней в табор, и — будь здоров! И следа от клячи никакого не оставил.

Все засмеялись и таращили на меня глаза, ожидая, что я скажу на его похвальбу.

— Ну, а дальше что было — спросил я спокойно Михалу. — Так и кончилась твоя история?

— Так и кончилась. А тебе мало?

— А я и не думал, что у тебя пух в голове, — говорю ему. — Хвалился, хвалился, а как после на твоей собаке генерал скакал, ты не досказал.

Все догадались, что я понял вранье Михалы, и засмеяли его, что не удалось ему провести меня.

— Ну и сказки, сын мой, веселые рассказываешь! — с насмешкой повернулся к Михале Газун. — Ну и осрамил ты себя.

— Что? Одурачил тебя Маштак! — устыдила Михалу Туся. — Я так и знала, что в дураках будешь!

Михала стоял как оплеванный и смотрел на спящих у костра ребят. Цыгане затевали песню. Подошла к Михале мать и тихо прогудела ему:

— Что ты не видишь, что они травят тебя на Маштака? — и старуха оскалилась на меня. — А ты что? Смерти ли своей смеешься?

Не стерпел я ее злости и громко спросил, чтоб слышал Михала:

— Ты мне скажи, тетя, почему твой сын мириклей не терпит?

Соскочил с места Михала, схватил бутылку и взмахнул над головой.