Всемирный следопыт 1929 № 12
Шрифт:
После переправы от самого моста начинался подъем, уходивший вверх по скользким скалам. Погорелко уперся каюром, заменявшим альпеншток, в обломок скалы, подтягивая вверх тело, и тотчас испуганно подался назад. Страшный грохот, повторенный стократным эхом в ущельях, больно ударился в уши. Черные угрюмые скалы на один короткий миг осветились багрово-красным заревом. Внизу, там, где стояла фактория, медленно забирал силу пожар. А над пламенем повисло странное, похожее на громадное кольцо, дымовое облако, казавшееся от света зарева медно-красным.
— Что это такое? — удивленно воскликнул траппер.
— Фактория взорвалась, — ответил спокойно Сукачев. — Я к пороховому сараю фитиль проложил,
Теперь траппер понял, что означали слова заставного капитана «с потерей этого дома»…
— Однако надо спешить, — деловито сказал Македон Иваныч. — Янки скоро сюда бросятся, будут искать, не спрятались ли мы где-нибудь в скалах.
Сгибаясь под тяжестью тюков, шли, вернее карабкались по бездорожью, по глухим горным тропам, висящим над пропастями. Часто тропы обрывались, и нужен был поистине звериный нюх, чтобы найти твердую опору для следующего шага, который мог стать и последним.
Когда добрались до озера Глубокого, начало светать. На востоке в бледных очертаниях, как первые легкие эскизы художника, вырисовались скалы, обрывы, ущелья и ледники близкого уже Чилькута. На берегу озера Глубокого— вулканической впадины, залитой водой, — сделали небольшой привал. Отсюда начинался особенно крутой подъем на собственно Чилькут. Дорога исчезла, приходилось карабкаться по отвесным почти скалам. Задыхавшегося, выбившегося из сил Погорелко охватывала тупая безрассудная злоба. Эти скалы, ущелья и сам хмурый Чилькут казались ему одушевленными существами, враждебными и злобными, отбрасывающими его обратно на запад. А дальше, насколько хватал глаз, — новые толпы каменных врагов.
Озеро Долгое встретили вздохом облегчения. Крутизна кончилась, дальше подъем будет отлогий.
— Ну и места! — сказал, отдышавшись, Погорелко. — Здесь сам чорт ногу сломит.
— Да, местечко не для дачников, — согласился Сукачев. — Ну, давайте подниматься, а то нам сегодня до Линдермана не дойти.
После Долгого подъем был почти незаметен. Но зато начиналась другая беда — глубокий рыхлый снег. У Долгого кончалась линия лесов, дальше расстилалась слегка покатая равнина — промерзшее болото, засыпанное хотя и сухим, но рыхлым снегом, которому вершинные ветры не давали возможности слежаться. Приходилось буквально пробивать себе дорогу в сугробах, доходивших до пояса.
Погорелко чувствовал, что он выбивается из последних сил. Ноги его дрожали от противной хлипкой слабости. Пот катился из-под шапки теплыми едкими струйками, заливая глаза и замерзая на щеках. «Сейчас лягу, — подумал Погорелко. — Пусть смеется или, что еще хуже, жалеет меня Македон Иваныч…» По свистящему захлебывающемуся дыханию Сукачева траппер понимал, что и заставный капитан расходует последние силы. И он ловил себя на чисто детском ожидании, что Македон Иваныч вот-вот выдохнется и предложит привал. Гордость не позволяла Погорелко первому заговорить об отдыхе.
— Перевал! — крикнул неожиданно заставный капитан.
Погорелко остановился, покачнувшись и огляделся. Ничто не напоминало здесь о перевале. Та же голая снежная равнина кругом. Лишь невдалеке виднелась одинокая траурная глыба базальта с грубо высеченным на ней крестом.
После перевала снежное поле тянулось не более чем на километр, а затем начался спуск, крутой и гладкий, как искусственная ледяная гора. К удивлению Погорелко Сукачев снял со спины тюк и пинком ноги послал его вниз, а затем, сев на лед, и сам отправился за ним. Траппер, поколебавшись, последовал примеру Македона Иваныча, но с тою лишь разницей, что не снял с плеч тюка. А потому благодаря двойной тяжести он, перекувыркнувшись раз пять через голову, пулей слетел к озеру Линдермана, — узкому горному ущелью, наполненному ледяной водой.
Сукачев уже распаковывал свой тюк и встретил траппера лукавым вопросом:
— Где это вы научились так лихо через голову кувыркаться?
Через полчаса под защитой скалы свистел и постреливал костер. Но не хотелось думать о еде, ни о чем кроме сна. И лишь только голова траппера прикоснулась к меху спального мешка, он полетел в сон словно в черную дыру…
Спускались в овраги, поднимались на холмы, обходили, если можно было, озера, реки, болота, а если нет — переправлялись по льду. Ничто не могло остановить этих трех упрямцев — двух людей и собаку. Они упорно двигались вперед, на север, грудами захолоделых углей отмечая свой путь.
Вскоре повстречались они с Юконом, который берет начало на Чилькутском хребте, и пошли по его течению. В своих верховьях — это порожистая горная речка, так не похожая на спокойного гиганта равнин среднего и нижнего течения. Миновав озеро Лабарж, прошли по льду, рискуя провалиться в полынью, пороги Юкона — Пять Пальцев и Ринк. И лишь после этого увидели они открытую равнину. Полярный мир в своем блистающем великолепии лежал перед ними. Белый покров снега, в ложбинах мягкого как пух, а на вершинах спрессованного ветром до крепости мрамора, расстилался без конца, без края.
Погорелко, хватив ноздрями вольного равнинного ветра, крикнул:
— Вот он, мой Север! Мой суровый могучий Дальний Север!..
Да, они были уже на территории Дальнего Севера, в канадской провинции Юкон.
Но чем ближе они подходили к форту Селькирк, тем угрюмее становился Сукачев. Его беспокоило, почему он не видит многочисленных санных, лыжных и просто пеших следов, обычно густой сетью окружающих каждый форт — эти аванпосты цивилизации среди равнин Великого Севера. Вот и Пелли, младший брат Юкона, показался из-за холмов и наконец слился с ним. Теперь до форта Селькирк было рукой подать. Вон с того плосковерхого бугра увидят они строения форта, дымок, вьющийся из труб, и гордый флаг, плещущий по ветру. Собрав остатки сил, они взбежали на плосковерхий холм и…
Погорелко долго помнил этот жуткий момент. Они не увидели ни строений, ни дымка, ни, наконец, красного с синими полосами знамени Британской империи. Ничего — кроме груды развалин. Заставный капитан промахнулся: он не знал, что за шестнадцать лет до их прихода форт Селькирк был сожжен, разрушен, а гарнизон и население его перебиты [4] . Зимой 1851 года аляскинские индейцы шилкаты перешли Скалистые горы и, соединившись с канадскими такгишами, напали на Селькирк. Старинный форт этот, помнивший комендантов в париках, полярных конквистадоров в кружевных жабо поверх звериных мехов и гимны гугенотов [5] при свете северного сияния, давно уже был бельмом на глазу этих двух племен, стесняя свободу торговли между ними. Морозной ночью палисады Селькирка были атакованы толпами индейцев. Форт не продержался и одной ночи, был взят и разрушен.
4
Форт Селькирк был восстановлен в 90-х годах прошлого столетия, а во время золотой лихорадки 1897 года его прочили даже в столицу золотоносного района. Но золотой столицей сделался расположенный в центре приисковых участков молодой город Даусон-Сити.
5
Гугеноты — так называли во Франции протестантов.