Всемирный следопыт 1930 № 06
Шрифт:
Сначала оба человека на скале молчали и не двигались, как бы пытаясь притти в себя среди ничем не нарушаемой тишины жаркого дня, окруженные сказочной пышностью тропической растительности. Казалось, невозможно умирать в такой момент и в таком месте. И все-таки они умирали. Лем соскользнул с поддерживавшего его дерева, делая слабые попытки защитить при падении голову. Мак лежал пластом на земле, стараясь поглубже вздохнуть. Он заговорил первый:
— Ты убил меня, Лем. Но и я тоже убил тебя. Или нет? — и в голосе его послышалась как будто тревога.
— Я думаю, что убил, — ответил
Мак опять принялся философствовать.
— Так же, как Уити Эдвардс и его товарищи. Так же, как испанцы. Джентльмены-авантюристы. Перерезали друг друга… И остался один китаец… или негр. Он найдет нас здесь рано или поздно и вернется на свой остров, к своим делам. Вероятно он возьмет с собой наши головы в качестве сувениров. Как ты думаешь, Лем? Он возьмет их с собой?
— Да, — ответил Гедрик, — я думаю, возьмет. А тебе не видно, что он там делает?
— Нет.
— Попытайся.
Настойчивость, слышавшаяся в голосе Гедрика, заставила Мака повернуть голову. Бухта лежала прямо перед ним, а на ней резко выделялся катер, стоящий на якоре.
На палубе Мак увидел Джеко, повара, матроса и кули — человека-обезьну.
Очевидно он покончил с приготовлением завтрака и забавлялся с лежавшими на палубе испанскими пушками, плясал кругом них, делал всевозможные гримасы и жесты. Потом принялся счищать с них грязь и удалил ее из жерл. И тут-то и открылась для него интересная забава. Засовывая руку в жерла пушек, он вынимал оттуда горсти золотых монет и бросал их в воду.
Стаи попугаев и зимородков носились над заливом, играя на солнце пестрым оперением, а вслед за ними мелькали в воздухе темные кружки дублонов, с шумом падавшие в воду.
Джеко вполне наслаждался жизнью. Поиграв извлеченными из пушек монетами и налюбовавшись их блеском, он с удивительной ловкостью подбрасывал их высоко в воздух или сильным размахом руки посылал вдоль лагуны. При этом он громко и радостно смеялся и подпрыгивал на месте, когда бросок ему особенно удавался.
А оба умирающие искатели клада с тупой болью в сердце смотрели, как расточал этот дикарь сокровища Менданы, за которыми они приехали так издалека.
Лем первый нарушил молчание.
— Я думаю, что он возьмет с собой наши головы. Почему нет? Ты знаешь, Мак, что они с ними делают, прежде чем закоптить? Они вынимают из них мозг!..
— Мозг! — слабея, повторил Мак. — О чорт!
Клад хана-пастуха.
Туркменский рассказ М. Зуева-Ордынца.
Ищи воду там, где пески.
Эту повесть о жаждущей земле,
И так надо петь, чтобы в песне этой, суровой и простой, слышалось завывание степного ветра, тяжкий зной летнего солнца, холод зимних снежных дней у негреющего костра и вся безотрадная как стон жизнь туркмена.
Но я боюсь, что сердитый редактор вычеркнет все мои слишком вольные «разбеги пера», что читателю прискучат авторские «цветы красноречия», а потому попытаюсь передать мою правдивую повесть коротко и просто. Это будет для меня не легко, но «дорогу осилит идущий» — гласит народная туркменская пословица…
ГЛАВА ПЕРВАЯ.
Неуклюже загребая песок затекшими от седла ногами, окружной ташаузский гидротехник Семен Кузьмич Немешаев пересек улицу и остановился в холодке, на крыльце аульной школы. Здесь он и решил подождать своего приятеля, аульного учителя Мухамеда Ораз-Бердыева.
Семен Кузьмич был «не в духах», как сам он определял настроение, подобное сегодняшнему. Его злило все: и только что окончившийся долгий трудный путь из окружного города Ташауза в этот заброшенный аул, и жара, которая кусает и жалит как змея, и даже вон та аульная наседка, поднимающая здесь пыли больше, чем верблюд в ином месте.
Пыль, тончайшая песчаная пыль более всего злила Семена Кузьмича. Проклятый «кум» (песок) мучил его в дороге, кум и сейчас скрипит на зубах, а из бороды пыль хоть палками выколачивай.
Семен Кузьмич снял широкополую ковбойскую, стиля Far-West, шляпу, купленную во время последнего отпуска, и провел ладонью по вспотевшему лицу.
— Н-да, пески! — проговорил он. — Ползут, проклятые! Скоро вчистую аул задушат. А она, паршивка, как нарочно, дурить вздумала.
«Паршивкой» Семен Кузьмич обругал не больше не меньше как Аму-Дарью, «туркменскую Волгу», Джейхун — арабов, Оксус — древних греков, Потсу — китайцев.
Непостоянна, капризна как избалованная женщина древняя «река человечества».
То отхватит десятки километров береговой полосы с садами, полями, даже целыми кишлаками и аулами, а то нанесет новые отмели, жирно-илистые, могуче-плодородные. За годы же гражданской войны, когда по пескам и оазисам Туркмении под урканье и свист носились вихрем басмаческие стаи, Аму-Дарья окончательно распустилась: одни арыки занесла илом, другие размыла, а третьи просто бросила, ушла от них в сторону. А для Туркмении вода — все. Проблема земли, как таковая, имеет в Туркмении ничтожное значение. Здесь родит не земля, а вода. Здесь даже великий лозунг Октября звучит немного по-иному — «кто работает, тот и пьет воду из арыка»…