Всемирный следопыт, 1930 № 12
Шрифт:
Между вершинами деревьев сверкнула вдруг огненная змейка, за ней другая.
— Бежим! — крикнул Раттнер. — Я помню по чертежу этот участок пути. Не выпускайте меня из виду!
Они побежали, осыпаемые огненными искрами. Из стволов деревьев, обступивших тайгу, брызнула смола и, вспыхнув, полилась струйками расплавленного металла. На беглецах начало тлеть платье.
Вдруг стена деревьев круто оборвалась. Впереди раскрылось огромнейшее, необозримое моховое болото.
И таежный пожар и Прорва остались за спиной…
2
Тихо в тайге. Зашебаршит лишь рябчик перелетая с дерева на дерево, да забурчит вдали глухарь.
Глядя на зарево лесного пожара, Раттнер сказал задумчиво:
— Теперь Ново-Китеж снова отрезан от мира! Все отметины на пути, все эти кресты, затесанные деревья, сгорели. Потаенную тропу через Прорву не найдет теперь ни новокитежский «вож», ни даже Колдунов.
Раттнер перелистал задумчиво «Книгу Большого Чертежа» и отложил ее в сторону.
— А это — музейный экспонат, не больше! Она и нам не поможет вернуться снова в Ново-Китеж. Богоспасаемый град остальцев древлего благочестия, этот диковинный бытовой заповедник утерян для нас. Но, будем надеяться, что временно.
Никто не ответил Раттнеру, не поддержал разговора.
Косаговский лежал ничком, лицом к земле, не то спал, не то просто притворялся спящим. А Птуха, думая о чем-то своем, поплевывал меланхолично в костер.
Перехватив тревожный взгляд Раттнера, направленный на Косаговского, Федор сказал тихо:
— Не тревожь его, товарищ военком. У него через бабу гайка маленько ослабела. Ничего! Все обусловится!
— А ты? А у тебя отчего гайка ослабела? — спросил сочувственно Раттнер.
Птуха улыбнулся грустно.
— Я? Я дело другого сорта. По гармошке та по Вкраине ридной соскучал. Надоело по белу свету шляться без утла тай без пригула. К одному бы месту прицепиться.
Птуха повздыхал, затушил каблуком выпавшую из костра ветку и докончил:
— Э, знать, наша доля такая! Поневоле к полю, коли леса нет! Как в песне поется:
У всякого своя доля
И свой шлях широкий!..
Старая китайская дорога, высеченная в скалах, вывела путников на пятый день в Монголию. Увидав бегущих к ним цириков, монгольских красноармейцев в шлемах с клапанами национальных цветов— желтого и синего, Птуха подошел к Косаговскому и, вытянувшись по-строевому, отчеканил:
— Илья Петрович! Про мои тридцать суток гауптвахты за самовольную отлучку не забудьте. Дисциплина, она — мать победы!
АРТУР
Из рассказов о 1905 г. Яна Страуяна
Рисунки В. Щеглова
В середине ноября 1905 года, на другой день после того, как по волости был брошен клич о создании народной милиции для борьбы с царской полицией, казаками и «черной сотней», он рано поутру пришел в волостное правление, где дневал и ночевал революционный «распорядительный комитет». Он был молод и красив, — поэт назвал бы такую красоту классической, ибо у Артура был древнеримский профиль, русые волнистые волосы и большие синие глаза. Он часто краснел и в такие минуты больше был похож на девушку, чем на семнадцати-летнего юношу. Председатель комитета, с трудом преодолевая сон после ночного собрания, сказал с пренебрежением:
— Что тебе надо, Артур? Председатель, всем известный пожилой столяр, знал в лицо всех жителей волости; он знал и Артура, — знал, что Артур — сын того кузнеца, который вывез жену-польку из крепости Ломжи, где служил в артиллерии.
Артур ответил неуверенно:
— Запишите меня в народную милицию. Председатель прищурил воспаленные бессонницей глаза, дернул ремень на штанах. точно испытывая его прочность, и ответил, зевая:
— А ты знаешь, как держать ружье? Стрелять умеешь?
У Артура часто-часто зашевелились густые ресницы, и голос задрожал, как струны скрипки, тронутые неумелой рукой:
— Я окончил три класса городского училища… Ружье — не геометрия или алгебра, — я научусь стрелять.
Председатель снова нетерпеливо дернул ремень:
— Про алгебры и геометрии нам не рассказывай. Мы не профессора. Наш профессор в стрельбе — баронский конюх. Он служил в гвардии — он тебя обучит. Ступай!
У распорядительного комитета имелось пять старых берданок и несколько десятков охотничьих ружей и револьверов. Это оружие распределили между милиционерами: берданки — бывшим солдатам, охотничьи ружья и револьверы — тем, кто умел владеть ими. Многие милиционеры остались без оружия, в том числе и Артур. Конюх-гвардеец обучал его стрельбе. а относительно оружия сказал ему и другим безоружным:
— Парни, ремеслу я вас научил. А промышлять ступайте сами: в прихода еще достаточно неразоруженных толстосумов. — вот вам работа, вот вам оружие!
И парни работали. В лесничестве князя Ливена им оказали сопротивление: лесничий ранил картечью невооруженного милиционера. Артур утюгом швырнул в лесничего, сбил его с ног и отнял блестящую новую двухстволку.
Конфискованное оружие обычно сдавалось начальнику милиции, и тот его распределял между милиционерами. Но Артур не выпускал из рук двухстволки.
— Я рисковал жизнью из-за этого ружья и прошу оставить его у меня.
Просьба его звучала как угроза и как приказание. Начальник милиции махнул рукой.
— Чорт с тобой, оставь двухстволку себе. Другой такой красавицы не найти…
С этих пор Артур словно внезапно возмужал. Он и так был высок, но теперь, с ружьем за плечами, он казался выше обычного. Голос его не срывался на высоких нотах, а звучал самоуверенно и жестко, Лицо под жгуче-холодным зимним ветром огрубело и потеряло женственную нежность, как мягкая весенняя зелень с наступлением лета теряет нежные оттенки и грубеет.