Всемирный следопыт, 1930 № 12
Шрифт:
Вправо от входных дверей мирские увидели не замеченный ими раньше люк, крышка которого была открыта. Этой дорогой Анфиса и проникла в башню.
Спустившись в люк, мирские и Анфиса сошли по земляному без ступеней спуску в подвальный этаж башни. В одном из углов подвала темнела открытая настежь дверь.
Но девушка подошла ко второй, толстой, обитой железом двери.
— Здесь сразу под озеро спуск начнется. Под водой подземный ход идет и выходит на свет, на берегу Светлояра. Об этом ходе только я да батюшка помойный знали. Меня он девочкой еще по этому ходу водил, а я упоминала. На тебе ключ, Илья, отмыкай дверь.
Косаговский сунул в замочную скважину ключ, повернул… Дверь распахнулась. Холодным, затхлым воздухом потянуло снизу, куда вела крутая лестница.
Анфиса с многосвечником в руке спустилась первой. За ней, придерживаясь за стены, пошли мирские. Они очутились в небольшой подземной комнатке, из которой в разных направлениях уходило несколько подземных потерн.
— Много здесь ходов понаделано! — заговорила снова Анфиса. — И под озером, и в тайгу, и в тайники разные, на всякий случай. Глядите! — подняла Анфиса многосвечник. — Мы уже под Светлояром.
Мужчины увидели мутно-пенный каскад воды, бивший прямо из стены потерны, через круглое устье толстой гончарной трубы.
Вскоре, на первом же повороте, где сошлось несколько потерн, потянуло сильной струей холодного воздуха. Подземная буря рвала плащ с плеч Анфисы и уже потушила несколько свечей. Косаговский выхватил из рук девушки многосвечник и понес его низко над полом. Рвавшееся с фитилей пламя свечей успокоилось.
Наконец, прошли ветреный перекресток. Видимо, Светлояр был уже пройден. Пол начал круто подниматься И вдруг в уши ударил слитный шум тайги.
Птуха вскочил вперед, пробежал несколько шагов и остановился, освещенный лунным светом.
— Эх, тайга-матушка, — крикнул Федор, — напитай, напой, от недруга укрой!..
2
— Анфиса, пойдем с нами! — сказал с робкой просьбой Косаговский. — Мир светлый, бескрайный ты меняешь на келью.
Девушка молчала, быстро перебирая пальцами четки.
— Ты же согласилась бежать со мной. Помнишь, там, в саду, когда ты перстнем обручилась со мной. А почему теперь колеблешься? Или разлюбила меня?
Анфиса вздрогнула, подняла голову, шагнула быстро к Косаговскому. Но тотчас же, спохватившись, отступила и ответила тихим, безжизненным голосом:
— Люблю тебя по прежнему! Но… равна наша с тобой любовь, да не равны обычаи!
Косаговский улыбнулся больно.
— Да будь прокляты обычаи, лишающие человека радости и счастья!
Анфиса хотела что-то ответить, но ее остановил звук пушечного выстрела, тяжело прокатившийся по тайге. За первым выстрелом тотчас же грохнули второй и третий. Сомнений не было, это — сигнал к своеобразному «амбарго», извещающий стрелецкие посты о бегстве из города людей, которых надо задержать.
— Илья, бежим! — крикнул, бросаясь вон из оврага, Раттнер. — Истома опять предал!
— Ильюша, погоди! — кинулась порывисто к Косаговскому Анфиса. — Не пойду я в монастырь. В ногах у матушки и киновеарха вымолю тебе прощение. Останься со мной! Нашим, православным человеком, а не поганцем мирским будешь!
А из тайги прилетел голос Раттнера.
— Илья… беги… пропадешь!
Косаговский оторвал с усилием от своих плеч руки девушки.
— Верно ты сказала, Анфиса: равна наша любовь, да не равны обычаи! А мне по вашим обычаям не жить. Прощай!
Анфиса взглянула на тихо качающиеся, потревоженные ветви, скрывшие Косаговскоро, и, упав на колени, начала бить исступленно поклоны:
— Помилуй мя, матерь божья! Очисти мя безумную, неистовую!.. — шептала Анфиса, пытаясь ветхими, мертвыми словами заглушить самое тяжкое свое горе, похоронить любовь греховную.
И вдруг без памяти, холодная и немая, повалилась на сырую от утренней росы траву.
VI. Через Прорву
1
Шаманит тайга, поет жуткие песни. Воротит сердце от глухого волчьего воя. Если бы не «Книга Большого Чертежа», запутались бы беглецы в таежных космах. как блоха в собачьей шерсти.
Шли торопко, делая роздыхи и длинные переходы. Не шли — бежали! Хоть и говорит пословица, что беглецу одна дорога, а погоне десять, но в этом случае и беглецам и погоне была одна. И если есть у полковника Колдунова план путей через Прорву (а он, конечно, давно уже догадался снять копию с «Книги Большого Чертежа»), то погоня неминуема.
Шли через топкие болотца, по сухим логам, руслам рек без воды, загроможденным камнями. Всегда «Книга Большого Чертежа» указывала какую-нибудь боковую узенькую лазейку.
«Книга Большого Чертежа» указывала какую-нибудь новую лазейку.
Тропа в мир делала самые неожиданные повороты. Но беглецы не сбивались. При поворотах стоило только сверить отметину, нарисованную в плане, с отметиной на местности, и ускользнувшая, казалось, тропа снова находилась. А отметины эти были: то деревянный двухсаженный крест о восьми концах, то «тесь», то-есть сосна, затесанная с обеих сторон, то кедр с опаленной верхушкой, а то и медная иконка, прибитая к могучей лиственнице.
На третий день пути вдруг потянуло теплым, пахнущим гарью ветерком и послышался треск.
Путники забеспокоились и прибавили шаг.
Многочисленные стада белок перелетали с дерева на дерево. Пронеслась, устало махая крыльями, птичья стая. А треск и зловещий свист приближались.
— Пожар идет! — сказал Птуха, останавливаясь и оглядываясь по сторонам.
Действительно, таежный пожар, вот уже несколько дней бушевавший вокруг Ново-Китежа, нагонял беглецов. Не он ли и задержал погоню, высланную Колдуновым?