Всеобщая история
Шрифт:
12. Разве можно не возмущаться такою грубостью и непристойностью в речи историка? В самом деле, Феопомп заслуживает осуждения не за то только, что высказывает мнения, противоречащие задаче собственного его повествования, но и за то также, что он оболгал царя и друзей его, а наибольше за то, что эти лживые известия облекает в срамную и непристойную форму. Если бы речь шла о Сарданапалле 33или о ком-либо из его сотоварищей, и тогда рассказчику едва ли позволительно было бы прибегать к столь бранным выражениям. Между тем распутный образ жизни Сарданапалла засвидетельствован надписью на его гробнице, гласящею так: «Только и моего, что я съел и сладостно испытал в распутстве и любовных наслаждениях». Что касается Филиппа и его друзей, то нечего бояться, как бы не приписать им изнеженности, малодушия или непотребства; следует остерегаться того только, чтобы не впасть в превознесение этих людей или в противном случае не подыскать соответствующих выражений об их мужестве, выносливости и доблести вообще. Несомненно ведь, что они собственными трудами и подвигами создали из ничтожного царства славнейшую и обширнейшую македонскую державу. Не говоря о том, что совершено в царствование Филиппа, доблестные деяния этих людей и после его смерти, в царствование Александра, прославляются всеми единодушно. Правда, большая доля славы должна принадлежать верховному вождю македонян, Александру, как ни молод он был; однако не менее велики заслуги его соратников и друзей. Эти последние побеждали врагов во многих знаменитых сражениях, выносили необычайные многочисленные труды, опасности и лишения. Обладая огромными богатствами, располагая в изобилии всеми средствами к удовлетворению похоти, они несмотря на это сохранили вполне телесную крепость и по своим душевным свойствам не позволили себе ни малейшего беззакония или подлости. Говоря вообще, все они как при жизни Филиппа, так и после него, в сообществе Александра,
Да и общий план сочинения этого историка никак не может быть одобрен. Ибо, взявшись писать историю эллинов с того времени, на котором остановился Фукидид, и, дошедши в своем рассказе до времени Левктрского сражения 34, то есть до замечательнейших событий в Элладе, он вдруг оставил в стороне и Элладу, и ее начинания, переменил предмет повествования и решил писать историю Филиппа. Между тем было бы гораздо пристойнее и правильнее включить деяния Филиппа в повествование об Элладе, а не наоборот: историю Эллады вводить в рассказ о Филиппе. Если бы кто-нибудь даже заранее обязался писать историю царского владычества, то и тогда он не пропустил бы случая, раз таковой представился, перейти к славному имени и образу Эллады. Но начав с Эллады и уже кое-что рассказав о ней, ни один здравомыслящий человек не стал бы менять свой рассказ на хвалебное жизнеописание самодержца. Что же наконец вынудило Феопомпа закрыть глаза на столь явную несообразность? Наверное, то, что составление истории Эллады было только прекрасным делом, а восхваление Филиппа сулило выгоду 35. Но если еще на вопрос о том, почему он впал в эту ошибку и переменил предмет повествования, Феопомп кое-как и ответил бы, то, я полагаю, он не мог бы уже ничего сказать в оправдание оскорбительных нападок на своих же друзей и вынужден был бы согласиться, что грубо нарушил свой долг ( О добродетелях и пороках).
14. ...Филипп попытался было разорить страну мессеян, когда они стали его врагами, но не мог причинить им большего вреда; зато по отношению к самым близким друзьям он проявил величайшую подлость. Так, вскоре после того, как Арат старший выразил недовольство его поведением в Мессении, Филипп отравил его при посредстве Тавриона, ведавшего по поручению царя делами Пелопоннеса. Для людей посторонних происшествие это было сначала тайною, ибо яд был из тех, которые действуют не тотчас, но через некоторое время и только причиняют недомогание отравленному. Арату, однако, известна была причина болезни, как выяснилось это из нижеследующего: от всех скрывая правду, он не удержался перед одним из слуг своих, Кефалоном, с которым был особенно близок. Этот последний заботливо ухаживал за больным Аратом и заметил, что попавшая на стену слюна окрашена кровью. «Кефалон», сказал Арат, «это расплата Филиппа за нашу дружбу». Есть что-то возвышенное и трогательное в этом самообладании человека, когда жертва преступления больше, нежели виновник его, смущена подобною наградою за благожелательное участие во многих важных делах на пользу Филиппа. Так как Арат много раз занимал у ахеян высшую должность и много раз оказывал важные услуги народу, то по смерти удостоен был высших почестей 36и от родного города, и от союза ахеян, именно: ахеяне установили в честь его жертвы, подобающие герою, и иные способы чествования, увековечивающие имя усопшего; поэтому, если только умершие сохраняют сознание, Арата должна радовать благодарная память ахеян о вынесенных им при жизни трудах и опасностях ( Сокращение).
15. ...Давно уже помыслы Филиппа обращены были на Лисс и его кремль, и, увлекаемый жаждою захватить эту местность, он направился теперь туда с войском. После двухнедельного перехода, когда теснина осталась позади, Филипп расположился лагерем вдоль реки Ардаксана 37, невдалеке от города. Но он видел, что окружающие Лисс стены прекрасно защищены с моря и с суши, частью самою природою, частью искусством человека, что по соседству находящийся кремль Лисса поднимается высоко и сильно укреплен, и никак нельзя рассчитывать взять его приступом; поэтому Филипп совершенно отказался от мысли овладеть Акролиссом, но не терял надежды относительно города. Филипп заметил, что пространство между Лиссом и отрогами Акролисса достаточно просторно для нападения оттуда на город, а потому решился дать здесь небольшое сражение и прибегнуть к военной хитрости, каковой требуют обстоятельства. 16. Предоставив македонянам один день отдыха, он в это время обратился к ним с подобающим увещанием, и потом наибольшую и лучшую часть легковооруженного войска еще до рассвета скрыл в поросших лесом лощинах над упомянутой выше промежуточной полосой земли со стороны материка; сам на следующий день с пелтастами и остальными легковооруженными пошел на город с противоположной стороны, обращенной к морю. Обошедши город кругом и достигши описанного выше пункта, он делал вид, что отсюда пойдет к городу на приступ. При известии о появлении Филиппа в Лиссе собрались значительные силы из всей окрест лежащей Иллирии; Акролисс иллирийцы считали хорошо укрепленным и потому оставили в нем весьма малочисленный гарнизон. Таким образом, лишь только македоняне приблизились, иллирийцы смело кинулись из города толпами, рассчитывая на численный перевес своих сил и на укрепленность местоположения. Между тем царь поставил пелтастов на равнине, а легковооруженным отдал приказ идти вперед к высотам и завязать там жестокий бой с неприятелем. Войска исполнили приказание, и некоторое время сражение оставалось нерешительным; но затем царские войска оборотили тыл благодаря численному перевесу неприятеля и неудобствам местности. Когда те отступили к пелтастам, жители города, воспрянув духом, двинулись вперед, вслед за бегущими спустились в равнину и начали дело с пелтастами. Гарнизон Акролисса видел, как Филипп мало-помалу один за другим уводил назад свои отряды, принял это за полное отступление и, полагаясь на природную укрепленность города, незаметно для себя покинул стоянку; затем небольшими отрядами гарнизон оставлял Акролисс и ринулся извилистыми тропинками на ровную низменность в уверенности, что немедленно последует бегство неприятеля и что добыча уже чуть не в руках. Но в это самое время легковооруженные, находившиеся в засаде со стороны материка, незаметно поднялись и смело пошли в наступление, в одно время с ними пелтасты поворотили назад и ударили на неприятеля. Смущенные этим лисские иллирийцы начали отступать врассыпную и искали спасения в городе, но гарнизону, который покинул Акролисс, путь к отступлению отрезан был поднявшимся из засады отрядом. Благодаря этому произошло нечто неожиданное: Акролисс был взят тотчас, без битвы, а Лисс пал на следующий день, хотя лишь после жестоких сражений и необычайно отважных приступов македонян. Таким образом Филипп сверх всякого ожидания овладел Лиссом и Акролиссом, вследствие чего покорены были все окрестные жители и большинство иллирийцев добровольно уступило ему свои города. И в самом деле, после взятия этих твердынь не было крепости, которая могла бы устоять против натиска Филиппа, и не оставалось надежного убежища для сопротивлявшихся ( Сокращение).
17. 38 ...Болид, критянин по происхождению, долгое время жил при царском дворе* в должности начальника; он считался человеком большого ума и неукротимой отваги и по опытности в военном деле, казалось, не имел себе равного. Заручившись после нескольких бесед его доверием, снискав его расположение и преданность, Сосибий открыл ему свой план. Он сказал Болиду, что при настоящих обстоятельствах самая большая услуга, какую можно оказать царю, это совместное с ним изыскание мер к освобождению Ахея. Болид выслушал это, сказал, что подумает, и удалился. Поразмыслив наедине, он два-три дня спустя явился к Сосибию и заявил, что принимает дело на себя. При этом он сказал, что жил в Сардах довольно долго и знает расположение города, что начальник критского отряда, служащего у Антиоха, Камбил, не только земляк ему, но и родственник и друг. Случилось к тому же так, что этому самому Камбилу и состоящим под его начальством критянам доверен был один из сторожевых постов у задней стороны Акрополя. Свойства местности не допускали здесь никаких сооружений, и она охранялась только непрерывным присутствием Камбила и подчиненных ему людей. Сосибий остался доволен этим сообщением. Он понял, что Ахей или вовсе не будет избавлен от постигшей его беды, или, если избавится, то, вернее всего, при помощи Болида, а не кого-либо
18. Болид явился на Родос, затем прибыл в Эфес, сообщил свои планы поименованным выше личностям, заручился их готовностью поддерживать его, потом отправил одного из своих подчиненных, некоего Ариана, к Камбилу под тем предлогом, что он послан из Александрии набирать наемников и желает переговорить с Камбилом о некоторых неотложных делах; поэтому просит Камбила назначить время и место, где и когда можно им сойтись без свидетелей. Ариан скоро свиделся с Камбилом, передал ему поручения Болида; тот охотно принял предложение, назначил день и назвал определенное хорошо известное место, куда и обещал явиться ночью, затем отпустил Ариана. Болид, как истый критянин, изворотливый от природы, обдумывал каждый шаг, тщательно взвешивал каждое соображение. Наконец, при свидании с Камбилом, как условлено было с Арианом, Болид вручил ему письмо, по прочтении коего они стали рассуждать как настоящие критяне. Они вовсе не думали ни о спасении несчастного, ни об исполнении обязательства перед людьми, которые дали им поручение; они думали только о своей безопасности и о собственных выгодах. Оба были критяне и потому быстро пришли к соглашению. Общее решение их состояло в том, чтобы поделить между собою десять талантов, выданных вперед Сосибием, план свой открыть Антиоху, привлечь его в соучастники, пообещать, что они выдадут ему Ахея, если он даст им денег и пообещает в будущем наградить их достойным образом. Когда решение было принято, Камбил взял на себя переговоры с Антиохом, а Болид обязался отправить через несколько дней Ариана к Ахею с секретным письмом от Никомаха и Меланкома и просил соучастника позаботиться о том, чтобы Ариан мог беспрепятственно проникнуть в Акрополь и выйти оттуда. Если, рассуждали они, Ахей одобрит этот план и ответит Никомаху и Меланкому, то Болид сам доведет дело до конца и явится к Камбилу. Во всем условившись, они разошлись, и каждый занялся тем, к чему обязывал их уговор.
19. Как только представился удобный случай, Камбил сообщил царю задуманный план. Антиох с величайшею радостью принял это приятное, неожиданное предложение и обещал все, но сначала не доверял и потому стал расспрашивать о подробностях плана и о средствах к выполнению его. Удостоверившись и воображая, что предприятию этому как бы помогает само божество, он настойчиво упрашивал Камбила заняться осуществлением плана. Болид со своей стороны точно так же улаживал дело с Никомахом и Меланкомом. Эти последние, не подозревая ни малейшего коварства, тотчас изготовили для Ариана письмо к Ахею, написанное, как это делалось у них обыкновенно, условленными знаками и отправили его. В письме они убеждали Ахея довериться Болиду и Камбилу. Ариан при содействии Камбила проник в Акрополь и вручил письмо Ахею. Так как Ариан участвовал в предприятии с самого начала, то в состоянии был дать точные объяснения по всем пунктам, хотя ему предложено было множество замысловатых вопросов о Сосибии и Болиде, о Никомахе и Меланкоме, больше всего о Камбиле. Однако Ариан выдержал испытание чистосердечно и без малейшего смущения потому главным образом, что сам не знал, в сущности, намерений Камбила и Болида. Как ответы Ариана, так еще больше секретное письмо Никомаха и Меланкома не оставляли в Ахее никакого сомнения; он изготовил ответ и тотчас отпустил Ариана обратно. После многократного обмена письмами Ахей наконец вверил свою судьбу Никомаху, так как у него не оставалось иной надежды на спасение, и просил его прислать в безлунную ночь вместе с Арианом Болида, в руки которому он и отдаст себя. План Ахея был таков: прежде всего выбиться из нависших над ним опасностей, потом, никому не давая знать заранее, устремиться в Сирию. Он был вполне уверен, что своим появлением среди сирийцев, внезапным и неожиданным, пока Антиох находится еще под Сардами, вызовет в стране общую смуту и найдет радушный прием как у антиохийцев, так равно в Келесирии и Финикии.
20. Итак, лаская себя подобными надеждами и планами, Ахей ждал с нетерпением прибытия Болида. Между тем Меланком и Никомах по получении письма через Ариана и по прочтении его отправили Болида в путь с подробными наставлениями и с обещаниями щедрой награды в случае успеха предприятия. Болид послал вперед Ариана и, предупредив Камбила о своем прибытии, ночью явился в условленное место. Здесь они пробыли один день, условились относительно подробностей исполнения задачи и на следующую ночь вошли в стоянку. План их был приблизительно таков: если случится так, что Ахей выйдет из Акрополя один или в сопровождении одного спутника, кроме Болида и Ариана, тогда его нечего бояться, и он легко может быть захвачен людьми, помещенными в засаде; если же он выйдет в сопровождении многолюдной свиты, задача исполнителей будет труднее особенно потому, что им желательно захватить Ахея живым, чему Антиох придавал большое значение. Поэтому, рассуждали они, Ариан, выведя Ахея за собою, должен будет в этом случае идти впереди, как человек, знающий тропинку, по которой он ходил уже взад и вперед. Болид должен следовать позади всех и, когда дойдут до того места, где Камбил подготовит засаду, здесь схватят Ахея; таким образом, Ахею нельзя будет ни уйти, пользуясь смятением или темнотою ночи и лесом, ни кинуться с отчаяния в пропасть, и они, согласно своему плану, доставят его живым в руки врага. Когда все было условлено и Болид явился к Камбилу, в ту же самую ночь Камбил один препроводил Болида к Антиоху, при котором тоже не было никого. Царь принял их радушно, подтвердил данные раньше обещания и настоятельно убеждал обоих не медлить более. Тотчас после этого они возвратились в свою палатку, а перед рассветом, ночью еще, Болид вместе с Арианом поднялся на гору и взошел в Акрополь.
21. Радостно 40и ласково встретил Болида Ахей, подробно расспрашивал о всех частностях дела и при виде человека, наружность и голос которого обличали достаточную силу для столь трудной задачи, он то ликовал в надежде на скорую свободу, то снова впадал в уныние и тревогу при мысли о предстоящих трудностях. Дело в том, что, обладая несравненным умом и большим житейским опытом, Ахей все еще не решался вполне довериться Болиду. Поэтому он стал говорить, что ему нельзя выйти из Акрополя тотчас, что он вместе с Болидом пошлет вперед трех-четырех друзей своих, и, когда они сойдутся с Меланкомом, тогда и он соберется в путь. Ахей, таким образом, принимал все меры предосторожности, но он забывал, что желает, как говорят, перехитрить плута 41. Действительно, Болид приготовился ко всем изворотам, какие только могут быть придуманы противником. И вот с наступлением ночи, в которую он обещал отрядить вперед своих друзей, Ахей послал Ариана и Болида к воротам Акрополя и велел там дожидаться, а тем временем должны были прийти к нему его будущие спутники. Те повиновались. Тогда Ахей сообщил о своем решении жене Лаодике, которую поразила неожиданность предприятия, и она лишилась чувств; некоторое время он употребил еще на то, чтобы утешить и успокоить жену речами об ожидающем их светлом будущем. После этого с четырьмя спутниками, хорошо одетыми, Ахей вышел; сам он оделся в первое попавшееся убогое платье, придававшее ему вид бедняка. Одному из друзей своих Ахей велел отвечать за него на все вопросы Ариана и Болида, спрашивать их обо всем, что нужно будет, и говорить, что все прочие спутники — варвары.
22. Когда они подошли к Ариану, этот последний, как человек сведущий, взялся быть проводником их, а Болид, согласно усвоенному сначала плану, замыкал шествие в тревоге и смущении. Правда, он был критянин и должен был всего ожидать от противника 42; но по причине темноты Болид не мог разглядеть Ахея и не только не видел его, но даже не был уверен, тут ли Ахей. Дорога, по которой они спускались, шла круто и большею частью была неудобна, местами попадались весьма опасные обрывы. С приближением к каждому такому месту спутники то поддерживали Ахея, то отводили назад, ибо и здесь не могли отказать ему в обычной почтительности. Благодаря этому Болид скоро догадался, который из пяти человек — Ахей и каков он на вид. Когда они приблизились к тому месту, о котором условлено было с Камбилом, Болид дал знак свистком; поднявшиеся из засады люди схватили всех спутников, а сам Болид кинулся на Ахея, и стиснул его вместе с плащом, под которым тот держал руки: он опасался, как бы Ахей, сообразив, что творится, не решился покончить с собою; а он имел меч при себе под плащом. Но быстро окруженный со всех сторон, Ахей сделался добычею врагов и тотчас вместе с друзьями своими отведен был к Антиоху. Между тем царь давно уже с тревогою и нетерпением ждал исхода предприятия. Свиту свою он отпустил и с двумя-тремя телохранителями ждал в палатке, не смыкая глаз. Но когда Камбил с товарищами вошли в палатку и посадили на землю скованного Ахея, Антиох оцепенел от изумления и долго хранил молчание; наконец, тронутый видом страдальца, заплакал. Произошло это, так мне по крайней мере кажется, оттого, что Антиох постиг всю неотвратимость и неисповедимость ударов судьбы. Дело в том, что Ахей был сыном Андромаха, брата жены Селевка, Лаодики, женат был на дочери царя Митридата, Лаодике, стал владыкою всей Азии по сю сторону Тавра. И вот в то время, когда и его собственные войска, и войска врагов полагали, что он находится в укрепленнейшем в мире месте, Ахей, скованный, во власти врагов, сидел здесь на земле, и еще никто ничего не знал о случившемся, кроме самих предателей.