Всеобщая история

Полибий

Дальнейшая борьба между союзниками и Антигоном происходила на эллинской территории и кончилась в 311 г. до Р.X. договором, в силу которого Македония оставалась за Кассандром до совершеннолетия сына Александра от Роксаны, также Александра, Фракия предоставлена Лисимаху, Египет Птолемею, Азия Антигону; эллинские города объявлены свободными. Но Антигон не выводил своих войск из Эллады, и война возгорелась снова между прежними противниками, причем в качестве то союзника, то врага Кассандра выступает снова Полисперхонт, продолжавший занимать некоторые города Пелопоннеса. Утвердившийся в Македонии Кассандр, простер свое господство на Акарнанию и значительную часть Эпира. Тем временем Птолемей египетский вторгся в Элладу с юга и занял сильными гарнизонами Сикион и Коринф; понятно, что провозглашение им свободы эллинов не производило никакого действия на эллинские города. С гораздо большим успехом такое же провозглашение сделано было в следующем году (307 г. до Р.X.) Деметрием Полиоркетом, сыном Антигона, подкреплявшим свои обещания изгнанием гарнизонов Кассандра из Пирея, Мунихия и Мегар; десять лет управлявший Афинами Деметрий Фалерский бежал в Египет. Восхищенные афиняне изыскивали всевозможные способы выражения покорности и признательности освободителю: Антигон и Деметрий объявлены были всенародно богами и спасителями. Однако все ясно сознавали, что дарованная свобода может быть во всякое время по воле сильнейшего из полководцев отнята и заменена тиранией. В 306 г. Антигон и Деметрий провозгласили себя царями, примеру их последовали Птолемей в Египте, Селевк в Вавилонии, Месопотамии и Сирии и Лисимах во Фракии. Но дележом власти и царского звания Александра не кончились войны между его преемниками, не была еще сломлена и сила Кассандра. В 303 г. афиняне взывали о помощи к отсутствующему Деметрию Полиоркету против Кассандра, угрожавшего блокадою их городу. Деметрий прошел победоносно Пелопоннес, Эвбею, Беотию, Аттику и преследовал противника до Фермопил. Большая часть Эллады занята была его гарнизонами или низведена на положение покоренных земель: когда в 301 г. он двинулся в Фессалию против Кассандра, в его армии на 56000 человек

числилось 25000 союзных эллинов. На собрании эллинов в Коринфе он, подобно Александру и отцу его Филиппу, провозглашен был гегемоном или вождем всех эллинов. Необыкновенные успехи Антигона и Деметрия побудили Кассандра, Лисимаха, Селевка и Птолемея заключить против него союз. С целью ослабить коалицию Деметрий примирился с Кассандрой, и, согласно состоявшемуся между ними договору, эллинские города, как азиатские, так и европейские, опять объявлены автономными и свободными от гарнизонов; на самом деле последовавшее в 300 г. до Р.X. поражение Антигона и Деметрия в битве при Ипсе во Фригии против союзных войск Селевка, Лисимаха и Птолемея повело за собою переход большей части Эллады в зависимость от Кассандра, и в Афинах водворилась тирания Лахареса, но не надолго: гарнизоны Кассандра сменились вскоре гарнизонами Деметрия Полиоркета. Этот последний со смертью Кассандра (298 г. до Р.X.) утвердился на македонском престоле, доверив управление Элладою сыну своему Антигону Гонату, родоначальнику македонских царей. Ряд антигонидов, начавшийся Антигоном (277 г. до Р.X.), закончился Персеем, после битвы при Пидне (168 г. до Р.X.), взятым римлянами в плен и кончившим дни в Италии. По отношению к эллинам Антигон настойчиво продолжал систему предшественников: он ревниво следил за тем, чтобы эллинские города не соединялись в союзы, в большинстве из них посадил тиранов из туземцев, в других содержал гарнизоны ¹⁰*. Дальнейшие перипетии македонской гегемонии над Элладою тесно связаны с судьбою двух эллинских федераций, ахейской и этолийской, а пока мы считаем нужным остановиться на вопросе о значении македонских завоеваний для эллинов.

Как видит читатель, военное усиление Македонии и вторжение ее в эллинский мир не принесли с собою, да и не могли принести ничего положительного, созидающего. Деятельность македонских царей и вождей в Элладе была разрушительная; они насильственно обращали творческие силы нации на достижение своих завоевательных целей, истощали население собственной Эллады контрибуциями и вербовкою воинов, пытались вводить выгодные для них изменения в политический строй городов, взамен старого не давая прочной целесообразной системы центрального управления, которая по крайней мере обеспечивала бы мир в междуэллинских отношениях и мирное существование внутри республик.

Какова бы ни была степень родства между эллинами и македонянами, во всяком случае македонская нация с царями своими во главе, не исключая Филиппа и Александра, представляла собою в IV в. до Р.X. и позже этнографический и политический тип, низший сравнительно с более развитыми частями собственных эллинов. Бесспорно, македоняне, особенно цари и двор их, старательно усваивали себе лоск эллинской образованности, нравы, язык их, некоторые учреждения; бесспорно, они создали сильную военную организацию, способную противостоять раздробленным силам эллинов и смешанным, ослабленным деспотизмом армиям персидских царей; но по своим привычкам, стремлениям и задачам, по способности к деятельной гражданской и умственной жизни македоняне никогда не поднимались на уровень просвещеннейших республик Эллады. Вот почему даже во время Полибия, когда сближение македонян с эллинами сделало большие успехи, эллины не переставали сознавать национальную отдельность от македонян. Если в словах Демосфена, что Филипп не был ни эллином, ни даже родственным с эллинами, что он принадлежал к тем варварам, которые не могут быть и добрыми рабами ¹¹*, если в этих словах и было патриотическое преувеличение, если, с другой стороны, эллины по сравнению с македонянами не были полубогами среди зверей, как выражался Александр Македонский ¹²*, то и в свидетельствах благосклонного к македонянам Полибия и Плутарха мы находим ясные указания на то, что в сознании эллина III—II в. до Р.X. не исчезало сомнение в варварстве македонян, столь красноречиво выразившееся еще в рассказе Геродота ¹³*.

Историк наш превозносит великодушие Филиппа, отца Александра, говорит сочувственно о заслугах его перед Элладою и укоряет Демосфена в близорукости и узком афинском патриотизме за его противодействие Филиппу и македонянам. Устами акарнана Ликиска и римлянина Тита Квинкция Фламинина он называет Македонию оградою Эллады от северных варваров: галатов, фракийцев и иных. Он хвалит храбрость и выносливость македонян в военных трудах и лишениях. Мало того: в речах упомянутого уже Ликиска и еще более этолийца Агелая решительно проводится та мысль, что эллинам для самозащиты и спасения необходимо слиться с македонянами воедино под властью македонских царей, т.е. высказывается то же самое, что столетием раньше внушал Филиппу Исократ ¹⁴*. И тем не менее нигде у Полибия мы не находим ничего похожего на представление о национальном единстве эллинов с македонянами, объединявшем, например, в одну нацию афинян и спартанцев, ахеян и этолян при всем различии их учреждений и привычек. И Ликиск, и Агелай различают эллинов как единое целое от македонян; сам автор не раз дает понять, что цари Македонии, с их самовластием, за пределами своей страны, не способны были выполнить роль вождей свободных эллинов. Фессалийцы, говорит историк, были свободны только по имени, на деле они приравнены были к македонянам и вынуждены исполнять все приказания царских чиновников; в такое же положение стремился поставить ахеян любимец Филиппа Апелла. По поводу истории Апеллы и Леонтия Полибий ни одним словом не обмолвился в том смысле, будто царь македонян не сочувствовал планам своего приближенного; только он действовал осторожнее и рассудительнее. Самовластие Филиппа в обращении с ахейскими союзниками историк изображает самыми мрачными красками. До какой степени и поколение эллинов, ближайшее к Полибию, было не расположено допускать главенство македонян, видно из рассказанной им же истории обращения Арата к македонскому царю Антигону Досону за помощью против Клеомена. Желая во что бы то ни стало снять с Арата обвинение в измене делу эллинов, историк, однако, нигде не указывает на то, что стратег ахеян обращался к своим, к эллинам, как представляются македоняне Дройзену. Напротив, мимоходом он замечает, что эллины терпели от Антигона, главы военного союза, всевозможные обиды. Действительно, мы знаем из Плутарха, что по прибытии в союзный Аргос Антигон велел вновь поставить низверженные статуи аргосских тиранов и низвергнуть изображения освободителей Акрокоринфа: тираны всегда были пособниками Македонии ¹⁵*. Плутарх приписывает «гибель Эллады» тому обстоятельству, что Арат предпочел союз с Антигоном миру с Клеоменом; допустить македонян к занятию Акрокоринфа значило, по представлению эллинов того времени, заполонить Пелопоннес варварскими гарнизонами македонян. Призвание Антигона в Пелопоннес представляется Плутарху «постыднейшим деянием» Арата. «Допустим, что Клеомен был человек беззаконный и самовластный; но предки его — Гераклиды, а его отечество — Спарта; последний гражданин Спарты в звании гегемона предпочтительнее первого человека из македонян» ¹⁶*. После сражения при Селассии, возвращаясь в Македонию, Антигон оставил в Акрокоринфе македонский гарнизон, а в Пелопоннесе царского наместника; между тем он был только главою союза ¹⁷*. Далее, ахейца Аристена Полибий вместе с другими называет благодетелем и спасителем своей родины за то, что он удержал ахейцев от союза с Филиппом и обратил их на сторону римлян. В освещении далеко не благоприятном для македонян рассказана Полибием вся история отношений их к эллинам в речах Хления и Ликиска ¹⁸*. Напротив, сами македоняне с давних пор добивались признания близкого родства с эллинами, как это видно из Геродота, из речи македонского посла в народном собрании этолян во время второй македонской войны, из слов самого Филиппа, обращенных к этолийскому стратегу Фению ¹⁹*. В одну линию с эллинами поставлены Филипп и македоняне в договоре Ганнибала с македонским царем ²⁰*.

Однако напрасно было бы искать у нашего историка определенной оценки македонско-эллинских отношений. Одно можно сказать положительно: упомянутая выше речь Агелая, в значительной части принадлежащая самому автору, свидетельствует, что Полибий был убежден в возможности спасения Эллады под главенством Филиппа или другого царя Македонии, если бы сей последний совсем не походил на македонских царей и был свободен от присущих самовластному владыке слабостей.

Македонские завоеватели и ближайшие преемники их парализовали собственную жизнь Эллады, а последующие правители Македонии готовы были пользоваться каждым случаем для того, чтобы обратить свободных эллинов в своих покорных подданных на служение интересам правящей династии. Политическое дробление Эллады или, выражаясь точнее, политическая рознь между эллинскими республиками или мелкими союзами была одним из важнейших условий военного преобладания Македонии. В свою очередь рознь эта обусловливалась не столько многочисленностью независимых политических центров на небольшой сравнительно территории, сколько различием в степени гражданского и умственного развития, в общественных учреждениях, нравах, привычках, различием ²¹*, разъединявшим отдельные небольшие государства и союзы. Красноречивейшее свидетельство того, что сходство в политических учреждениях составляло бы важное условие единения эллинов, мы находим в том обстоятельстве, что в первом афинском союзе (477—405/404 гг. до Р.X.) решительно преобладающею формою правления была демократия, а в союзе лакедемонян — олигархия, что в IV в. до Р.X. внешняя политика отдельных государств, склонность к Афинам или Спарте определялись преимущественно преобладанием, в том или другом из них олигархического или демократического строя ²²*. Тогда как Афины, Коринф, Сикион представляли собою в V в. до Р.X. блестящие образцы торговых, промышленных, просвещенных республик, в некоторых частях полуострова эллины продолжали оставаться в условиях родового быта и по степени гражданственности стояли ниже гомеровских ахейцев; таковы были, например, этоляне, акарнаны,

локры озольские, значительная часть аркадян ²³*. Не менее резкая грань разделяла Спарту от Афин, вообще демократические республики от аристократических или олигархических. Бытовая и умственная рознь в среде эллинов не ослабевала с течением времени, скорее усиливалась по мере того, как преуспевающие республики все дальше и дальше уходили от деревенских поселков этолян или локров.

Вместе с тем должно было ослабевать чувство национального единства эллинов, коренившееся в общности языка, религиозных представлений и некоторых преданий; они утрачивали силу стимула, способного в моменты общей опасности быстро соединить все эллинство на борьбу с общим врагом. Несогласие и раздоры едва не погубили Элладу во время сражений марафонского, платейского и саламинского. Спартанский наварх Калликратид (ок. 406 г. до Р.X.) видел причину унижения эллинов перед персидским двором в их раздорах и дал себе слово по возвращении на родину приложить все старания к примирению афинян и лакедемонян ²⁴*. Еще во время Агесилая и Пелопида эллины не стыдились обращаться за решением своих распрей ко двору ахеменидов. Вследствие той же розни интересов азиатские эллины преданы были в руки персов по так называемому Анталкидову миру (387 г. до Р.X.). Когда Александр Македонский предложил решение участи Фив эллинским союзникам, Платеи и Орхомен, феспийцы и фокейцы настояли на разрушении соседнего и родственного города ²⁵* .

Таким образом, опасность для Эллады заключалась не в наличности многочисленных самостоятельных мелких государств, из которых каждое стремилось жить деятельною политическою жизнью и побуждало своих граждан к неустанному соревнованию в гражданской доблести, но в неравномерности развития их, в разности понятий, чувств и интересов, через то в слабости и малочисленности связующих элементов. Исократ и Демосфен взывали к единению эллинов; Аристотель полагал, что эллины всегда свободны и наилучше устроены политически благодаря природным свойствам, и могли бы владычествовать над всеми прочими народами, если бы пользовались единым управлением. По словам Плутарха, силы Эллады непреодолимы всякий раз, когда она благоустроена, объединена единоначалием и имеет мудрого вождя. Однако ошибочно было бы думать, что Аристотель или Плутарх мечтали об образовании из всей Эллады единой обширной монархии. И для Аристотеля правильным государством может быть только самодовлеющая городская община на столь ограниченном пространстве, чтобы полноправные жители ее могли сходиться в собрание на одной площади, могли хорошо знать друг друга, верно судить друг о друге и избирать на должности пригодных людей. Такое определение государства несовместимо, разумеется, с представлением об обширной монархии. Под единым политическим устройством Аристотель разумел то же самое, что восхищало Полибия и Плутарха в деятельности Арата, соединившей ахейские города в федерацию. «Арат был уверен», замечает Плутарх, «что слабые сами по себе государства могут найти спасение только в единении, связующем их общими выгодами. Как члены тела лишь во взаимном соединении дышат и живут, а по расторжении утрачивают способность питания и гниют, так и государства погибают, когда отторгаются от целого, и наоборот, взаимно усиливают себя, когда становятся членами какого-либо большого тела и управляются общим попечением» ²⁶*.

Древнеэллинские мыслители и историки были ближе к истине, когда стремились соединить политическую дробность Эллады на множество самостоятельных государств с существованием общих для всех эллинов учреждений, нежели новые историки и социологи, когда они ставят вопрос о преимуществах больших или малых государств и решают его обыкновенно в пользу первых. Не говоря уже о Дройзене или Моммзене, высокомерно взирающих на ничтожные по территории и военной силе эллинские республики, мы находим склонность к тому же решению и у таких ученых, как Фримен и В.Г.Васильевский. В «Исторических опытах», в «Сравнительной политике», в «Истории федеративного управления» Фримен высказывает ту мысль, что высокий энтузиазм, требовавшийся от граждан в маленькой древнеэллинской республике, по самой природе не мог быть долговечным; древнеэллинская республика представляется ему слишком блестящею для того, чтобы быть прочною. Афинская демократия, замечает английский историк, совершенствовала дарования людей и давала свободу гению целого общества и каждого его члена в более высокой степени, нежели какая-либо другая форма правления. «Слабость ее заключается в том, что она развивает способности человека до такой высоты, на какой едва ли может удержаться, что она в повседневной жизни нуждается в таком высоком энтузиазме и в такой преданности, какие не могут сохраняться в продолжение многих поколений. Афины в период своей славы, Афины Перикла, были поистине “верхом и венцом вещей” (the roof and crown of things); демократия их поднимала большее число людей и на более высокий уровень, нежели какая-либо иная форма правления раньше или позже этого; больше всякой другой до или после она давала простор личным дарованиям сильнейших умов» ²⁷*. По Фримену, выходит, что небывалый расцвет древнеэллинской республики был вместе с тем и источником преждевременной ее гибели, и потому нельзя удивляться, если он же в другом своем сочинении прямо осуждает систему мелких государств и умаляет те самые преимущества их, какие были признаны в «Сравнительной политике». «Подданный нового большого государства, — говорит он, — живет менее возбужденною и менее блестящею жизнью, хотя и столь же полезною, более упорядоченною и более мирною, нежели та, какою жил гражданин древней республики». Во вступительной части своего исследования очень близок к Фримену проф. Васильевский. Подобно английскому социологу, он взвешивает выгоды и неудобства древних малых государств по сравнению с новыми большими и по-видимому отказывается решить вопрос о том, которая сторона перевешивала, в древней республике: «та ли, на которой добро, или та, на которой зло». Но и В. Г. Васильевский не без укоризны говорит о чрезмерно деятельной жизни эллинов: «Как юноша, который слишком быстро тратит свои молодые силы, щедро разбрасывая их во все стороны, возбуждает в нас опасение за свою будущность, так и лихорадочная жизнь Эллады мало ручалась за прочность и долговечность ее развития» ²⁸*. Как будто всесторонняя умственная жизнь и плодотворная общественная деятельность, оставившие по себе неподражаемые образцы в литературе, философии, искусстве, ведут к тем же последствиям, что и слишком быстрая трата сил каким-нибудь неразумным юношей. Создания этой «лихорадочной» жизни служили и продолжают служить школою для человечества в течение тысячелетий. Потом, если с некоторым основанием и можно говорить о «лихорадочной» деятельности афинян или сиракузян и коринфян, то значительная часть Эллады была вовсе не повинна в ней, и, однако же, медленность развития не спасла и ее от политической гибели. Этоляне, эпироты, акарнаны, аркадяне, локры, даже ахеяне оставались долгое время в стороне от движения, и тогда как афиняне спасли Элладу от персидских полчищ, эти народы не выдержали натиска ни македонян, ни римлян. Источник политической слабости эллинов лежал в недостатке постоянно сознаваемых и действующих стимулов единения, что в свою очередь обусловливалось главным образом неравномерностью и неодинаковостью развития различных частей ее. Насколько сближение умственное служит залогом политического единства, видно из того факта, что образованию даже эллино-римской цезарской мировой монархии, созданной путем завоеваний, предшествовала в 70—50-е гг. до Р.X. совместная работа римских и эллинских ученых и писателей в Риме; плодом ее было водворение классического стиля в литературе и пластике.

Одним из важнейших условий умственной производительности и патриотического одушевления в отдельных эллинских республиках было постоянное, живое, деятельное общение между гражданами, следствием чего являлось могущественное общественное мнение. При всем разнообразии личных дарований, социального и экономического положения, гражданство эллинской республики представляло более органическое целое, чем любое из новых европейских обществ. В демократиях и даже в аристократиях неизвестно было резкое разграничение граждан на классы с их особенными понятиями, чувствами и интересами, на невежественную, апатичную толпу и избранное действующее меньшинство. Лучшие умы республики в литературе ли то, в искусстве, в красноречии, даже в философии имели перед собою не больший или меньший кружок слушателей или читателей, но всю совокупность граждан. В классический период не только поэты, но и многие прозаики назначали свои произведения не для чтения, но для устной публичной передачи, почему слушатели и читатели назывались и впоследствии одним термином. Перикл вменял в величайшее достоинство афинской демократии, что в ней люди всех профессий, не исключая ремесленников, принимают участие в государственных делах, что у них почет выпадает обыкновенно на долю достойнейшего и т.п ²⁹*. Словом, политика, литература, искусства входили в обыденную жизнь и образование каждого гражданина, в чем главным образом и следует искать разгадки изумительных подвигов гражданской доблести в персидские и пелопоннесские войны, художественной простоты и совершенства классической литературы.

Первоначальною и основною формою общежития эллинов оставался навсегда деревенский поселок, по своей внутренней организации наиближе подходящий к общинам в немецких кантонах Швейцарии. С уверенностью можно утверждать, что жизненность афинской демократии и долговечность Аттики как единого целого созданы были главным образом мудрой организацией демов, делавшей из них, по выражению Ассулье, «первую и самую меньшую школу, в которой афинский гражданин обучался политической жизни», но вместе с тем деятельно поддерживавшей связи с большим целым — республикой. В органическом сочетании местной автономии, с которою сжился эллин с незапамятных времен, с более широкими, государственными интересами лежит объяснение необычайной живучести эллинских муниципальных учреждений, вышедших нетронутыми из македонских войн, уцелевших после римского завоевания и возродившихся немедленно по ослаблении центральной власти Рима. Объединявшая поселки республика в большинстве случаев обеспечивала для всей совокупности граждан слишком большие выгоды, оставляя в то же время простор для личной энергии, чтобы отдельные части ее могли добровольно отказаться от этой более широкой формы общежития. Раздробления на первоначальные поселки могли добиваться только олигархи или внешние враги. Мантинеяне принуждены были спартанцами (385 г. до Р.X.) покинуть свой город и рассеяться по первоначальным деревням, где на место демократии водворился олигархический порядок правления. Восстановление города и вместе демократии последовало за ослаблением спартанцев после Левктрского сражения (371 г. до Р.X.). Усиление демократии в Аркадии ознаменовалось в то же время образованием Мегалополя из сорока небольших поселений и обращением его в центральный пункт ³⁰* сложившегося перед тем аркадского союза.