Всеволод Вишневский
Шрифт:
«Ливадия» резко отвалила в сторону, убегает. «Ваня-коммунист» по инерции преследует, а затем отстает. Вишневский огляделся вокруг: палуба пожелтела от патронных гильз, надульники стали матово-серыми от налета пороха. Матросы высыпали из укрытий на палубу, что-то громко кричат. Но, оглушенные длительной беспрерывной стрельбой, пулеметчики ничего не слышат, из-под бескозырки по лбу у Всеволода струится пот.
К нему бросились, сгребли в охапку — и качать. «Он всеми силами вырывался из наших рук, — вспоминал позже Петр Попов, — но его усилия были напрасны, и он как мяч взлетал
Постепенно флотилия вырабатывала тактику речных боев и десантов в поддержку сухопутных войск. Прежде всего учились маневрировать — спускаться вниз по течению не носом, а кормой — такой прием избавлял от потери времени при разворотах: в случае необходимости судно сразу давало передний ход и выходило из-под обстрела. Нередко выручала и боевая хитрость. Как-то уж очень досадила своим огнем вражеская береговая батарея. Ночью вниз по реке была спущена шлюпка с фонарем. Белые, не поняв уловки, открыли интенсивный огонь. Артиллеристам «Ваий» это-то и требовалось: по вспышкам были отмечены ориентиры, и тут же на батарею обрушился сокрушительный боевой удар.
Снова, как в былые времена на полях Западной Украины, Вишневский почти каждые сутки ходит на разведку то правого, то левого берегов реки для определения расположения противника, главным образом его батарей. Ходит не один, конечно, а с группой смелых и надежных, таких же отчаянных, как и он сам, братков. Чаще всего с сигнальщиком Сагурой и весельчаком-балагуром балтийским моряком Бессарабовым. Они довольно быстро приноровились скрытно передвигаться по прибрежным оврагам, лесу и посевам. К тому же по характеру каждый хорошо дополнял остальных, и, может быть, это способствовало удаче.
Как-то Вишневский с Сагурой пошли вдвоем. В этот раз они должны были нанести на карту расположение передовых частей противника в окрестностях Казани, у Верхнего Услона. Свистят пули, стрельба учащается. Это неприятно, но помогает выполнить боевую задачу. За снопами видны перебегающие фигуры. Вишневский и Сагура втягиваются в перестрелку. Патронов мало, а кругом, будто пастух щелкает кнутом, хлопают выстрелы.
Наконец решили уходить. Посмотрели друг другу в глаза и вскочили на ноги, решив броском преодолеть оставшиеся до глубокого оврага несколько десятков метров. Вдруг Сагура, тихо охнув, упал. Пуля попала в бедро. Взвалив на себя друга, Всеволод потащил его к спасительному укрытию. К счастью, на выручку подоспел отряд красноармейцев.
…Августовский солнечный день. Свияжск. Высокая колокольня женского монастыря. Здесь Всеволод устроил наблюдательный пост. Панорама волжских и степных далей как на ладони.
Телефонный звонок. Снимает трубку и слышит знакомый мягкий голос Николая Маркина:
— Ну как дела? Что белые?.. Хотите, я вам пришлю меду?..
— Белые на месте. А от меда не откажусь…
Он по-прежнему любит сладости и никогда не упустит возможности полакомиться.
Солнце, мед, запах спелых хлебов. Корабли застыли у пристани. Все тихо, спокойно, просто на диво спокойно. А вчера… Хоть и немало кровавых боев,
Белогвардейской бригаде генерала Каппеля после обхода справа удалось выйти в тыл красным войскам и нанести ошеломляющий удар по частям 5-й армии. Они оказались в критической ситуации, дрогнули и в панике начали отступать к Романовскому мосту, что в 30 верстах от Казани. Горели подожженные артиллерийским огнем эшелоны, а растерянные, обезумевшие от страха бойцы бежали к берегу. Подоспевшие суда «Ташкент» и «Ваня» высадили десант и отразили атаку белых. Часть струсивших красноармейцев повернула назад; вместе с моряками они пошли в бой. Остальные… Их ждала суровая участь: каждый десятый был расстрелян за дезертирство.
Всеволод вспомнил схватку с кирасирским разъездом в пятнадцатом году. Но то был бой с врагом лицом к лицу: либо ты его, либо он тебя… А почему по отношению к своим такая жестокость? Неужто она неизбежна? И смертельна ли вина тех, кто струсил?
Вот уже вторые сутки эти вопросы неотступно преследуют его. Да, каждый боец, хотя бы и он сам, постоянно рискует жизнью — это ясно, война есть война. Рискует, даже, если, казалось бы, и особой необходимости в том нет. Вот на днях ходил в разведку с Николаем Маркиным. Одет был Маркин в штатское платье, на голове — шляпа. Самое примечательное в его облике — внимательные, вроде бы постоянно испытывающие собеседника глаза под широкими дугообразными бровями да усы, слишком уж пышные на худощавом лице.
Далеко забрались в тыл к белым. Шли по оврагам все дальше и дальше. Над головами неожиданно просвистел снаряд: ага, вот она, голубушка батарея, объявилась. Пусть стреляет, запомним ее местонахождение. Сделав свое дело, разведчики по посевам ползут к своим, и вдруг Всеволод хватился: потерял револьвер, отцов подарок.
— Вернитесь, дорогой, и найдите, — как всегда, обращаясь на «вы», спокойно и даже как-то весело, поблескивая глазами, приказал Маркин. — А я пока что здесь а позагораю…
Пули свистят все чаще, и непонятно, то ли противник заметил разведчиков, то ли прочесывает местность на всякий случай. Отыскал Всеволод свой револьвер. Но разве смертельный риск был оправдан?
Правда, тогда он об этом не думал. Подобный вопрос появился и тут же исчез без ответа. Все обошлось, и ладно.
Наверное, таковы извечные, страшные, не познанные им (если их вообще можно познать!) законы войны: сражайся, стой до конца, как бы там и что бы там ни было, береги оружие — оно священно для солдата. Проявишь слабость, дрогнешь — погибнут твои соратники, погибнешь сам.
И все же синие-синие, преисполненные ужаса и одновременно мольбы о пощаде глаза молоденького бойца, которому выпал смертный жребий там, на Романовском мосту, никогда не забыть Всеволоду. Это была истинная: трагедия, трагедия на самом деле, а не потому только, что он не находил происшедшему объяснения…
Конец августа и начало сентября отмечены ожесточенными схватками с противником. Гибнут «Ташкент» и «Дельфин». Но флотилия задачу свою выполняет: поддерживает огнем наступающие части, нейтрализует атаки вражеских кораблей.