Всеволод Залесский. Дилогия
Шрифт:
Петля резко напряглась, Севка дернулся, захрипел, тело выгнулось дугой…
– Дурак, – выдохнул Орлов, отпуская петлю. – Я же тебя на самом деле придушу… От твоей честности зависит твоя жизнь, а ты несешь…
– Я, Всеволод Александрович Залесский, тысяча девятьсот восемьдесят девятого года рождения, родился в Харькове. Отец – Александр Кириллович Залесский, тысяча девятьсот шестьдесят третьего года рождения, коммунист. Мать…
Севка снова захрипел, перед глазами поплыли радужные пятна.
– Я студент третьего курса филологического
– Харьковский университет имени Горького, – сказал Орлов.
– Был Горького… А сейчас – Каразина. Каразина.
– Харьков немцы еще не взяли, так что переименовать не могли… – пробормотал Орлов, петлю тем не менее ослабив. – Кто такой Каразин?
– Основатель университета. Переименовали в… – Севка задумался.
Он не помнил, когда переименовали. Помнил, что после девяносто первого, но когда…
– Уже лет двадцать, как переименовали…
Орлов засмеялся. Потом закашлялся и замолчал.
– Я не вру…
– Двадцать лет назад – это в двадцать первом году. Чушь. Ты снова путаешь, Сева. Я сам чуть не поехал поступать в Харьковский университет. И он носил имя Горького. Такие дела. Может, ты и впрямь двинулся умом… Может, контузия была?
Наверное, нужно было согласиться, но Севка уже не мог остановиться. Его словно прорвало. Он говорил и говорил, захлебываясь, рассказывал о себе, об отце и матери, о том, как погибли они в автомобильной катастрофе…
– А ты ведь и сам веришь в то, что говоришь, – тихо-тихо произнес Орлов.
– Я говорю правду. Правду! – Севка чуть не стал говорить о развале Союза, но в последнюю секунду заставил себя заткнуться. – Не веришь – можешь меня убить. Хоть задушить, хоть зарезать. Но я сам не знаю, как попал сюда. Я пришел в себя только вчера утром, на поле. Голый. И…
Севка подробно рассказал о том, как очнулся, как увидел машину, как бежал и как не успел, про самолет и форму младшего политрука, которую нашел в чемодане. Орлов слушал, не перебивая. Севка сказал, что в документах значится совсем другая фамилия. Орлов достал документы из кармана у Севки и внимательно просмотрел, повернув страницы к скупому свету, проникавшему в пещеру снаружи.
– Разве я бы назвался другой фамилией, не из удостоверения, если бы был диверсантом? Сам подумай!
– Не знаю. Но мне кажется, что если бы назвался марсианином, то мне легче было бы поверить. Старший брат Аэлиты, что ли… Прилетел в бронзовом яйце в поисках инженера Лося… Но из будущего… А мы победили? – вдруг спросил Орлов.
– Да, – не задумываясь ответил Севка. – В…
– Когда?
– Я… Я не могу тебе сказать… Честно, не могу. – Севку вдруг охватило ледяное спокойствие, будто он только что тонул, бился в панике, но вдруг нащупал ногами твердое дно и встал.
Он не может ничего говорить этому старшему лейтенанту из прошлого. Иначе все изменится. Все – изменится. И будущее будет другим. И победа произойдет не в сорок пятом, а раньше. Или позже. Или
Вот ради этого, ради спасения будущего, есть смысл молчать. И даже подохнуть, задохнувшись в удавке, так ловко прилаженной старшим лейтенантом Красной армии Орловым на горле Всеволода Залесского, который и родится-то через сорок восемь лет…
– Я не могу тебе ничего сказать. Можешь меня убить, – повторил Севка. – Но если я начну говорить, то будущее может измениться, и немцы возьмут Москву. Ты этого хочешь?
– Значит, они ее не возьмут… – Орлов потер лоб. – Не возьмут. А Ленинград?
Севка не ответил.
– Ладно, не отвечай. Сколько же еще воевать? Полгода? Год? Никак не меньше. Сколько же народу погибнет за этот год… А ведь придется не только из СССР немцев гнать, всю Европу придется чистить… Это еще никак не меньше полугода… И еще убитые и раненые. Тысячи. Десятки тысяч… Стоп!
Орлов неожиданно хлопнул Севку ладонью по груди.
– А ведь у тебя накладка получается… Накладочка…
– Какая? Я сказал все, что мог. Даже больше. И ничего другого я рассказать…
– Подожди, не суетись. Значит, если ты, попав в прошлое, что-то расскажешь, то можешь все изменить… Разрушить. Так?
– Да.
– Но ты ведь убил трех человек своей рукой. И двоих я убил конвоиров потому, что так захотел ты. По твоей воле. И того мотоциклиста я подстрелил, чтобы спасти тебя… А немцы уничтожили тех пленных на дороге из-за моих выстрелов, которые я сделал из-за тебя… Ты не можешь ничего говорить, чтобы не изменить прошлое, но ведь почти сотня людей уже погибла по твоей вине, Сева! Если все действительно так сложно устроено и тонко сцеплено, то все… все уже изменилось…
Севка потрясенно смотрел в еле различимое в сумраке лицо старшего лейтенанта.
«А ведь Орлов прав, – подумал Севка. – Орлов прав, и тогда получается, что уже все… Точка перелома пройдена?» И все, что помнил Севка, уже не существует или искажено… Нет, не может такого быть. Севка привычно спрятался от своего страха за удобную словесную конструкцию. Он не знает причин, не знает механизмов, но твердо верит в то, что это случиться не может.
Не может, и все.
Или…
– Слышь, – сказал Орлов. – А если… если ты попал сюда для того, чтобы это произошло. Чтобы те люди на дороге и те немцы погибли. Ты должен был это сделать, чтобы прошлое, твое прошлое, а мое будущее, стало таким, каким ты его помнишь. И что бы ты здесь ни сделал, чего бы кому ни сказал, кого бы ни убил – все это уже запланировано… Вот, например, я тебя пристрелю, и время пойдет дальше без перебоев…