Всеволод Залесский. Дилогия
Шрифт:
– Старость… – печально сказал Евграф Павлович и покачал сокрушенно головой.
– Что старость? – все так же грубо спросил Севка.
– Старость – такая неприятная штука, – пояснил старик. – Еще годков, скажем, пятнадцать назад я бы за ваш тон начистил бы вам рыло, уважаемый Всеволод Александрович, несмотря на ваш экстерьер, рост в метр девяносто…
– Метр восемьдесят девять, – автоматически поправил Севка.
– Тем более, – кивнул старик. – И так начистил бы, что вы впредь приобрели бы рефлекс на беседу с интеллигентными людьми.
Ударили часы, висевшие на стене. Раз, второй, третий, четвертый… Шесть раз.
Севка вздохнул, возвращая взгляд с циферблата на хозяина квартиры.
Вот и пригодилась заготовочка.
– А не засунете ли себе в задницу свою интеллигентность? – чуть подрагивающим голосом произнес Севка, глядя в переносицу старику. – И постарайтесь сделать это поглубже, уважаемый Евграф Павлович!
Севка заставил себя разжать кулаки. Заставил и положил руки на стол, ладонями кверху.
– Вот как? – Брови старика поползли вверх, бледный лоб собрался в морщины. – А позвольте поинтересоваться, отчего же поглубже?
– Чтобы туда вместились и ваши приятели, комиссар с лейтенантами. И чтобы место для покойничка-массажиста осталось, – пояснил Севка. – И нечего тут передо мной комедию ломать, господин генерал от геронтологии. В вашем возрасте уже в маразм пора, а не допросы проводить…
Генерал задумчиво потер кончик носа указательным пальцем. Медленно встал с дивана. Нижняя губа у него мелко дрожала, правый глаз еле заметно подергивался, но голос прозвучал сухо и четко.
– Позвольте попросить вас выйти вон! – отчеканил Евграф Павлович. – Немедленно.
Указательный палец правой руки старика описал в воздухе плавную кривую и указал в сторону двери.
– И пожалуйста! – Севка встал со стула и одернул гимнастерку. – С превеликим, так сказать…
Севка хотел сказать «удовольствием». Он его, естественно, не испытывал – ни великого, ни маленького. Злость – да, испытывал. Злость на себя, на этого старца, на все мироздание… Но не мог же он сказать «ухожу со злостью»? Так в книгах и фильмах никто не говорил. И в жизни не говорил.
Севка хотел сказать «удовольствием», но не успел. Лицо старика вдруг изменило выражение с яростного на удовлетворенное, а палец его, сухой и мосластый, указывавший направление движения, вдруг дернулся к Севке, а тот не успел отреагировать. Увидеть, что палец метнулся к его горлу, увидел, а меры принять не успел.
Палец ударил в ямочку под горлом.
И Севка замер. Потом стены комнаты качнулись и поплыли вверх, к потолку, который взметнулся к зениту и пропал, растаял в сером тумане.
Паркетный пол медленно поплыл навстречу Севке. Замер в нескольких сантиметрах от лица. Какая-то сила перевернула Севку на спину.
Затылок стукнул о пол.
Из сгустившихся сумерек вынырнуло благообразное лицо старика, приблизилось. Губы шевельнулись.
– …слышите? – разобрал наконец Севка.
– Что?
–
– Да.
– Сейчас вам будет очень больно, – сказал старик. – Так больно вам еще никогда не было…
Старик не соврал.
Время остановилось, воздух застыл.
Была боль, и если после общения с массажистом Севка решил, что знает о боли все, то сейчас понял, что ничего о ней толком не знает. Он даже кричать не мог – боль парализовала его полностью, от голосовых связок до пальцев ног.
Но и беспамятство тоже не приходило, Севка все видел, все понимал и ничего не мог поделать.
– А теперь вот так, – сказал старик, чуть коснулся шеи Севки, и боль… Нет, не ушла. Оставаясь всеобъемлющей и неотразимой, она стала совсем другой. Новой. Ненадеванной. – Вы еще слишком молоды, уважаемый Всеволод Александрович. – Старик поддернул брюки и присел возле Севки на корточки. – И вы еще не понимаете, что все свои мысли лучше держать при себе, складировать, систематизировать и препарировать. Вам показалось, что вы все поняли?
Севка попытался застонать хотя бы для того, чтобы убедиться – еще не умер, еще может хоть что-нибудь, кроме как испытывать эту проклятую боль. И с ужасом понял, что ничего и не может.
– Вас оставили в живых, юноша, потом наградили орденом, и вы решили, что зачем-то нужны. И подумали, что можете теперь демонстрировать характер. Это, наверное, логично. Если бы хотели убить – убили бы. Вы ведь так подумали? Да расслабьтесь вы!
Старик прикоснулся к Севке, и боль исчезла. Разом. Вот только что распирала тело и мозг Севки – и вдруг пропала. А мозг Севки и тело разом сдулись и обмякли. И лежал Севка на полу сплющенный, словно лопнувший воздушный шарик.
– Вы лежите, не вставайте, – посоветовал Евграф Павлович, возвращаясь на диван. – Подняться сами вы еще минут двадцать не сможете, а я вам помогать не намерен. И, если честно, просто не смогу – вы тяжелый, а я старенький. Слабенький. Как вы там сказали? Генерал от геронтологии? Очень забавно сказали, молодец. Замысловатую фигуру построили. И что? Это вам как-то помогло? Может, хоть моральное удовлетворение сейчас испытываете?
Севка застонал и обрадовался, что может хотя бы стонать.
– Вы решили, что все поняли. Что раз вы не умерли там, на даче, то и в дальнейшем… Решили? Отвечайте, не прикидывайтесь, молодой человек.
– Да… – просипел Севка.
– Вот. И ошиблись. Как вы полагаете, за каким чертом Евгений решил наградить вас орденом?
– Не… не знаю…
– Вы на самом деле решили, что договориться о награждении человека орденом можно за несколько часов? Нет, наверное, можно это сделать на передовой или еще где, но вот так, в Москве, да еще в присутствии корреспондентов… И корреспондент отчего-то именно к вам обратился за снимком и интервью… Надеюсь, вы хотя бы сейчас поняли, что журналист знал о вас заранее и был нацелен на вас?