Вскормленные льдами
Шрифт:
– А где начальник безопасности?
Тут выяснилось, что Шпаковского нигде найти не могут.
– Он был со мной, – недоумённо оправдывался Волков, – потом когда закрутилось и стали обшаривать все закутки, я его потерял из виду.
Началась новая суматоха – искали начбезопасности. Капитан приказал провести перекличку.
– Только тревогу не поднимайте. А то на «Суворове» сдуру палить по бедным тюленям начнут. Всё! Ищите!
Сам Чертов решил проверить каюту помощника, хоть и говорили, что на вызов оттуда ответа так и не было. Но почему-то пошёл. Хрен его знает – чуйка.
А «Ямал» тем временем уверенно вел вереницу кораблей, мощно вырубая прожекторами в ночи световой коридор. Ходовая вахта неслась исправно и как положено. Если РЛС фиксировала засветку на курсовых углах, принимали на румб вправо или влево, чтобы обойти дрейфующее препятствие.
Подойдя к каюте помощника, подёргал ручку – заперта.
– Вадим, ты там?
Молчание, но прислонив голову к двери – «что-то есть»! Хотел достать свой «универсальный», но ещё раз спросил:
– Валерьич? Ты? Открой.
И на всякий случай – чуть в сторону. Мало ли…
За дверью что-то звякнуло, грюкнуло. Клацнул замок, впуская.
Зашёл – в нос сразу шибануло спиртным.
Шпаковский сидел за столом и… выглядел страшно. Не из-за разбитой скулы и длинной запёкшейся царапины на лбу. Его словно вывернуло наизнанку. Глаза дикие и пустые.
– У-у-у-у! Водочка, – попытался смягчить Чертов, увидев на столе пустую бутылку, – а повод?
– Портосу повод не нужён, – скривился помощник. Совсем не пьяный.
– Ой ли? – сказал, понимая, что просто так за час (а то и меньше) полулитру не высосешь. И стал потихоньку догадываться, что всё дело в недавней заварушке. Тем более эти отметины на его лице…
Присел рядом, ничего не говоря, ожидая, что тот сам всё расскажет.
Шпаковский засипел чуть погодя. А откашлявшись, заговорил пусть дёргано и рвано, но понятно. Лишь иногда прерываясь сглотнуть комок, ставший в горле:
– Ребята Волкова обложили нарушителя с толком, как надо, но всех лазеек не знают. А я сразу просёк – куда он рванул. И за ним. Хотел предупредить, да рукой мац, мац, а рации нету, мля. Сам побежал. Уйдёт ведь. Успевал – спину его разглядел. Он грохочет башмаками, я грохочу вслед. Но ему затаиться – делов-то… По топоту вычислил, что я один, и как налетит на меня из-за бочек. С ног сбил, двинул ещё, видимо… бок болит. Я извернулся, откатился, вскочил. Только и успел чуть присесть, отпрянуть – блеснуло, по лбу чиркнуло. Как я его отпихнул – не помню. Он отступил и снова на меня. Думаю: «Ну всё! Швах!» У него нож, у меня ни фига. Если бы он не оскользнулся…
Шпаковский опустил голову и на мгновение прервался – тягучий комок изжоги провалился обратно, двигая кадык… Затем продолжил:
– А потом я бил, бил… по голове. Топтал, топтал, пока его голова… бля-я… глянул и не поверил, что череп можно так сплющить. Не знаю, что на меня нашло. Осатанел за бельмом ярости.
– Когда у тебя пытаются отобрать жизнь, отвечаешь тем же. И более. Потому что есть оправдание, – пожалел, понимая капитан.
– А он шёл на меня именно прикончить. Там всё – в глазах в полумраке, как в прицелах. И нож он держал, прижав к бедру, как профи.
– Урка, – вспомнил Чертов. Накануне, после попытки взлома контейнера, он просматривал досье экипажа и наткнулся на одного типа. Был у того один пунктик…
– Урка, – повторил капитан, – брат у него сидел. Только это он и есть тот брат. Он по его документам прошёл.
Шпаковский отстранённо кивнул, словно это уже не имело значения:
– Знаешь, я же себя всё крутым мужиком считал. А чтоб вот так своими руками… ногами убить…
– Где он?
Помощник почти уронил руку, показывая вниз.
– В трюме?
Тот отрицательно покачал головой:
– На дне. У леера всё было. Там наледь… так и скользило, – скривился, как отпрянул. – Всё это… Надо бы пойти, посмотреть. Там кровь наверняка осталась. Хорошо хоть, что у нас всё покрашено цветом таким. Сразу и не заметишь. А там смоем и…
– Э-э-э, нет, брат. Завтра собирать экипаж, свободных от вахты. Надо народ вразумить и объяснить. Если у нас тут такие типажи попадаются… А ты давай спать. Чтоб завтра цепным псом выглядел. Чтоб прониклись, что будет с дураками и иудами.
Санкт-Петербург
Изменяться это хорошо. Но, даже перестав изменяться, это тоже – измениться.
Пресса. Наверное, больше всего бесновалась пресса. Потому что это было то, что выступало открыто и публично. Остальные – исподволь.
В арктической авантюре обвиняли Морской штаб, Морское министерство с высшими начальниками, обзывая адмиралов «самотопами» и как там ещё было можно не стесняясь. Однако, не тыкая пальцем конкретно в «царя-батюшку» (побаивались), но в контексте это угадывалось так явно, что, читая очередную статью-опус, император приходил в состояние глубокого и беспомощного расстройства.
– Даже зная, что наши якобы промахи всего лишь фальсификация, дабы запутать противника, – говорил он Ширинкину, – я не ожидал, что будет так неприятно выглядеть полным… извините, идиотом.
И уже раздражённо бросив пачку газет на столик, самодержец не сдержался:
– А некоторые из этих писак порой переходят все границы! Цитирую: «безволие, доверчивость, глупость…» – и это с явным намёком на мою персону!
– Этих мы взяли на заметку, – без тени угодливости заверил начальник безопасности.
– Я каждодневно чувствую глумливые взгляды и шепотки за спиной среди чиновников, военных и…
– Эти тоже на учёте…
– …и иностранных дипломатов.
– Этим сам бог велел над нами покуражиться. Единственное, что бы я вам сейчас посоветовал, проявить терпение и-и-и… не меняться.
– Что-о-о?!
– Постарайтесь соответствовать тому, что о вас написали эти газетные похабщики. Противник тоже должен видеть, что вы совершенно растеряны и не контролируете ситуацию. Зато… Зато когда Рожественский объявится в Тихом океане, представляете, какими жалкими дураками окажутся эти хитрые крысы-атташе и прочие злопыхатели! Ваш же авторитет, наоборот – поднимется. Сейчас о вас в народе анекдоты да частушки складывают…