Вскрытие показало...
Шрифт:
– Замолчите! – прошипела Эбби, мотая головой. – Сейчас же замолчите!
Марино как ни в чем не бывало продолжал:
– Больц не отвозит вас в редакцию. Вместо этого он везет вас к вам домой. Часа через три я снова проезжаю мимо – и что же я вижу? Больцева крутая белая "аудюха" как стояла, так и стоит у крыльца, а света в доме нет. Что вы на это скажете? И тут выходят ваши статейки со всеми смачными подробностями убийств. Я так понимаю, это вы и называете деловыми отношениями?
Эбби закрыла лицо руками и тряслась, как осиновый лист. Я не могла поднять
– Я с ним не спала. – Голос Эбби дрожал, едва не срывался. – Не спала. Я не виновата. Он воспользовался ситуацией...
– Допустим, – хмыкнул Марино.
Эбби подняла глаза и тут же зажмурилась.
– Да, я провела с ним целый день. Последняя встреча, на которой Больцу нужно было присутствовать, закончилась в восьмом часу. Я предложила поужинать, сказала, что за счет газеты, и мы поехали в ресторан "У Франко". Я выпила всего один бокал вина. Один-единственный! И тут у меня ужасно закружилась голова. Даже не помню, как мы вышли из ресторана. Последнее, что я запомнила, – как садилась в машину Больца. А он распустил руки, стал говорить, что никогда не занимался сексом с репортером криминальных новостей. Дальше все как в тумане. На следующее утро я рано проснулась, а Больц был у меня в доме...
– Хм, вот это уже интересно. – Марино погасил окурок. – Скажите, где в это время была ваша сестра?
– Наверное, в своей комнате. Не помню. Какая разница? Мы-то были внизу, в гостиной. На кушетке, на полу, бог знает где еще... Я даже не уверена, что Хенна об этом догадывалась!
Марино смотрел на Эбби с отвращением.
Она продолжала, срываясь на визг:
– Я поверить не могла. Так плохо было – я боялась, что мне какой-то дряни в вино подсыпали. Помню, когда я в ресторане пошла в туалет, Больц что-то бросил в мой бокал. Он знал, что я от него никуда не денусь. Знал, что я не пойду в полицию. Что бы я там сказала? Что прокурор штата подсыпает отраву журналисткам в вино? Да мне бы ни одна собака не поверила!
– А вот это правильно, – вставил Марино. – Особенно если учесть, что Больц хорош собой. Парням вроде него незачем подсыпать снотворное дамочкам – те сами на шею вешаются.
– Да он подонок! – взвизгнула Эбби. – Небось регулярно такое проделывает – и всякий раз сухим из воды выходит! Он мне угрожал, говорил, если я хоть слово скажу, он меня в порошок сотрет, карьеру мою угробит!
– Да-да, – закивал Марино. – А потом, видно, Больца заела совесть, и он стал сливать вам информацию.
– Нет! Я с ним больше даже не разговаривала! Я и не подхожу к нему ближе чем на пять метров, а то, боюсь, башку снесу этому козлу! Никакой информации я от него не получала!
Сплошное вранье.
Рассказ Эбби – сплошное вранье. Этого просто не могло быть. Я возводила преграды, я пыталась не впустить в сознание ее слова, но они все равно просачивались – и разбивали вдребезги аргументы в защиту Билла.
Эбби, наверное, узнала белую "ауди" у моего
Билл предупреждал меня, что Эбби пойдет на все, что она мстительна, опасна и зла. Зачем он мне это говорил? Какова была его настоящая цель? Неужели он прикрывал тылы на случай, если Эбби все-таки решится предъявить ему обвинение?
Билл мне лгал. Никаких авансов со стороны Эбби не было, и Билл соответственно ее не отвергал. Он привез Эбби домой после интервью и уехал только утром...
Перед моим мысленным взором замелькали сцены в моей собственной гостиной, на кушетке. Меня затошнило при воспоминании о внезапной агрессии Билла, о том, как он был груб, – тогда я списала все это на виски. А если именно таково темное "я" моего бойфренда? Если он получает удовольствие, лишь когда применяет силу? Когда берет силой?
Вот и сегодня, когда я прибыла на место преступления, он уже был в доме, где совершилось насилие. Да, Билл быстро среагировал – недаром же он прокурор штата. Но что, если эта оперативность объясняется не только – и не столько – профессионализмом? Что, если Билл не просто выполнял свои обязанности? Наверняка он сразу сообразил – раньше, чем кто-либо другой, – что это адрес Эбби. Он хотел увидеть все своими глазами, убедиться лично.
А может, он даже надеялся, что Эбби и есть жертва. Ведь тогда ему больше не надо было бы беспокоиться, что она раскроет их маленький секрет.
Я застыла как статуя. Все мои силы уходили на то, чтобы придать лицу непроницаемое выражение. Ни в коем случае нельзя, чтобы Марино или Эбби заметили мои мучительные попытки не верить, мою опустошенность. Господи, отведи им глаза!
В соседней комнате зазвонил телефон. Никто не брал трубку, звон заполнил весь дом.
На лестнице послышались шаги. Глухо застучали по деревянным ступеням каблуки, в комнату проникло неразборчивое бормотание рации. Санитары тащили носилки на третий этаж.
Эбби мяла в пальцах сигарету и вдруг швырнула ее в пепельницу вместе с горящей спичкой.
– Если вы действительно установили за мной слежку, – она понизила голос, по комнате разлилась ее ненависть, – и если вы хотели выяснить, не встречаюсь ли я с Больцем, чтобы получить секретные сведения, тогда вы и сами знаете, что я сказала правду. После той ночи я на пушечный выстрел не подходила к этому подонку.
Марино промолчал.
Молчание – знак согласия.
Ясно было, что с тех пор Эбби не встречалась с Больцем.
Когда санитары несли тело по лестнице, журналистка вцепилась в наличник двери. Костяшки пальцев побелели от напряжения. Бледная как полотно, которым было накрыто тело ее сестры, Эбби смотрела в спины санитарам. На лице ее застыла гримаса неизбывного горя.
Не находя слов утешения, я просто сжала руку Эбби. Она осталась стоять в дверном проеме один на один со своей невосполнимой утратой. По лестнице тянулся трупный запах. Я вышла на воздух, и на мгновение ослепла от яркого солнечного света.