Вскрытые вены Латинской Америки
Шрифт:
В наши дни индейские племена не живут изолированно, вне рамок латиноамериканской экономики. Конечно, в Бразилии существуют племена, обитающие в недоступных дебрях сельвы; есть общины на высокогорных плато, совершенно не имеющие контактов с остальным миром; сохранились остатки первобытных родов на границе с Венесуэлой. Но в целом туземцы приобщены, прямо или косвенно, к общей системе производства и потребления. Они выступают в роли жертв социально-экономической системы, в роли угнетеннейших из угнетенных. Они покупают и продают большую часть той малости, которую потребляют и производят, через могущественных и ненасытных посредников, а те дерут с них три шкуры и платят гроши; они нанимаются поденщиками на плантации, где их используют как самую дешевую рабочую силу, и солдатами в горы; они сжигают свою недолгую жизнь, чтобы обеспечить продуктами мировой рынок или же сражаясь за своих победителей. В таких странах, как, например, Гватемала, они составляют стержень национальной экономической жизни: из года в год
Золотая лихорадка, несущая смерть и рабство индейцам Амазонии, — не новость для Бразилии. Здесь она тоже оставила свои пагубные следы.
Первые два века после открытия этих земель недра Бразилии упорно скрывали драгоценные металлы от своих новых хозяев. В начальный период, во время колонизации прибрежных земель, белые пришельцы занялись /84/ заготовкой древесины — фернамбука, который называли «пау Бразил», а вскоре на Северо-Востоке появились и большие плантации сахарного тростника. В отличие от испанской Америки в Бразилии, казалось, отсутствовало золото и серебро. Португальцы столкнулись здесь не с высокоразвитыми и организованными индейскими цивилизациями, а с дикими и разрозненными племенами. Аборигены не знали металлов; португальцам предстояло самим, по их собственному разумению, разведывать залежи золота на открывшихся перед ними обширных пространствах, истребляя на своем пути несчастных индейцев.
Участники «бандейрас»[62] из района Сан-Паулу прошли огромный путь от Серра-да-Мантикейра до истоков реки Сан-Франсиску и там, в руслах и на отмелях нескольких протекающих здесь рек и речушек, заметили признаки наносного золота, хотя и в небольших количествах. Дожди тысячелетиями размывали золотоносные жилы в скалах, унося крупинки в реки, в долины и низины. Под слоем песка, почвы или глины в каменистых недрах залегали крупинки золота, извлечь которые из осколков кварцевых жил не составляло труда; правда, методы добычи усложнялись по мере истощения поверхностных залежей. Так район Минас-Жерайс, неожиданно для себя, стремительно вошел в историю: здесь было открыто самое большое в мире количество золота, известного до тех пор, которое и добыто было за рекордно короткие сроки.
«Золота здесь было, что леса, — говорил мне нищий, блуждая взглядом над башнями церквей. — Оно валялось под ногами, росло, словно трава». Нищему теперь 75 лет, он считает себя живой легендой Марианы (Рибейран-ду-Карму) — шахтерского городка вблизи Оуру-Прету, где время будто остановилось, как и в самом Оуру-Прету. «Смерть точно придет, это известно, но вот когда — неизвестно. Каждому свой час назначен», — говорит мне нищий. Он сплевывает на каменные ступени лестницы и трясет головой. «Денег у них было слишком много, — говорит он так, словно их сам видел. — Не знали они, куда их девать, вот и строили одну церковь за другой...» /85/
В прежние времена этот край был самым важным в Бразилии. А теперь... «Теперь не то, — говорит старик. — Теперь здесь мертво. Молодых нет. Уходят молодые». Он идет рядом со мной, медленно ступая босыми ногами, под мягкими лучами вечернего солнца. «Видите, вон, на фасаде церкви, солнце и луна. Это означает, что рабы работали здесь день и ночь. Этот собор строили негры, а тот — белые. А вот дом монсеньора Алипиу, который умер точно девяносто девяти лет от роду».
На протяжении одного лишь XVIII в. добыча вожделенного металла в Бразилии превзошла общий объем золота, которое Испания добыла в своих колониях за два предшествовавших века[63]. Сюда хлынули толпы авантюристов и ловцов счастья. В 1700 г. в Бразилии насчитывалось 300 тыс. жителей; столетие спустя, после стольких «золотых» лет, население ее увеличилось в одиннадцать раз. Но менее 300 тыс. португальцев эмигрировало в Бразилию в XVIII в. — «это больше, чем количество людей, переселившихся из Испании во все ее американские колонии» [64]. Предполагается, что общее число негров, вывезенных из Африки от начала завоевания Бразилии и до самой отмены рабства, составило примерно 10 млн. человек. И хотя мы не располагаем точными цифрами для XVIII в., нужно принять во внимание, что период золота поглощал рабочую силу невольников в огромных масштабах.
Благодаря богатым урожаям сахарного тростника, которые давал Северо-Восток, Салвадор (Баия) был процветающей столицей, но «золотой век» в Минас-Жерайс привел к перемещению политико-экономической оси страны на юг, и в 1763 г. портовый город Рио-де-Жанейро стал повой столицей Бразилии. В центре этого района, где бурно развивалась молодая горнорудная промышленность, стремительно вырастали города и поселения, порожденные бумом и головокружительной легкостью обогащения «скопища мошенников, бродяг и преступников», как изволил изящно выразиться один из представителей колониальных властей того времени. Вила-Рика-ди-Оуру-Прету получил статус города в 1711 г.; толпы, хлынувшие на золотые рудники, превратили это место в средоточие цивилизации золота. Симан Феррейра Машаду, описывая /86/ этот город 23 года спустя, говорил, что могущество самых процветающих лиссабонских купцов — ничто по сравнению с тем, что приобрели дельцы из Оуру-Прету: «Сюда, как в порт, плывет и оседает в королевской казне грандиозное количество золота со всех рудников. Здесь живут люди более образованные, чем в других местах, как светские, так и духовного звания. Здесь — вся аристократия, тут сосредоточены войска. В силу естественных условий этот город — всей Америке голова, а по неслыханному богатству— драгоценная жемчужиyа Бразилии». Другой писатель того времени, Франсиску Таварес ди Бриту, в 1732 г. дал Оуру-Прету определение «золотой Потоси» [65].
В Лиссабон постоянно поступали жалобы и протесты по поводу греховной жизни в Оуру-Прету, Сабаре, Сап-Жоао-д'Эл-Рее, Рибейран-ду-Карму и вообще во всем бурлящем районе золотодобытчиков. Здесь наживали состояние и разорялись в мгновение ока. Падре Антонил доносил, что находится немало владельцев горных разработок, которые не задумываясь выкладывают целое состояние за негра, хорошо играющего на трубе, или за проститутку-мулатку, «чтобы бесконечно предаваться с нею омерзительным греховным удовольствиям». Однако люди в сутанах вели себя не лучше: официальная переписка той эпохи приводит немало фактов, свидетельствовавших против «дурных священников», пагубно влиявших на население. Они обвинялись в том, что, пользуясь своей неприкосновенностью, прятали контрабандное золото в маленьких деревянных изображениях святых. В 1705 г., как утверждали, в Минас-Жерайс не было ни одного святого отца, которого интересовало бы, верит ли его паства в Христа, а 6 лет спустя королевский двор запретил пребывание в этом районе какого бы то ни было религиозного ордена.
Тем не менее здесь во множестве строились прекрасные по архитектурному решению и отделке соборы в характерном для района стиле барокко. В Минас-Жерайс стекались лучшие мастера того времени. Внешний вид соборов был строгий, сдержанный; по внутреннее убранство, символ божьего духа, сияло чистым золотом алтарей, запрестольных украшений и барельефов; украшая интерьеры, не скупились на драгоценные металлы, для /87/ того чтобы богатство церквей было подобно «богатствам Неба», как советовал монах Мигел ди Саи-Франсиску в 1710 г. Церковная служба стоила невероятно дорого, но на рудниках все было фантастически дорого. Так же как Потоси, Оуру-Прету лихорадочно проматывал свалившееся на него богатство. Религиозные процессии и представления были поводом для демонстрации роскошных нарядов и ослепительных украшений. В 1733 г. один из религиозных праздников продолжался больше недели. Кроме процессий — пеших, конных, в праздничных повозках, украшенных перламутром, шелком и золотом, участники которых выступали в фантастических и аллегорических костюмах, устраивались также конные турниры, корриды и танцы на улицах под аккомпанемент флейт и гитар[66].
Владельцы горных разработок с пренебрежением относились к крестьянскому труду, и в разгар процветания в 1700 и 1713 гг. этому району пришлось пережить голод. Миллионеры вынуждены были есть кошек, собак, крыс, муравьев и ястребов. Рабы теряли силы и здоровье на промывке золота. «Здесь они работают, — писал Луис Гомес Феррейра, — здесь и едят, а подчас и спят; и поскольку, работая, они обливаются потом и стоят босыми ногами на холодной земле, на камнях или в воде, то во время еды или отдыха поры у них закрываются и происходит такое сильное охлаждение, что они быстро и очень опасно заболевают: тяжелые плевриты, апоплексия, судороги, паралич, пневмония и многие другие недуги одолевают их» [67]. Болезнь была божьей милостью, потому что приближала смерть. «Лесные капитаны» в Миттас-Жерайс получали вознаграждение золотом за каждую голову беглого раба.
Когда рабов измеряли, взвешивали и грузили на суда в Луанде, их именовали «товаром для Вест-Индии»; по прибытии в Бразилию выжившие рабы превращались в «руки и ноги» белого господина. Ангола в обмен на одежду, алкогольные напитки и огнестрельное оружие экспортировала рабов-банту и слоновую кость, но горняки из Оуру-Прету предпочитали негров из маленького прибрежного поселка Вайда на побережье Гвинеи, потому что они /88/ были покрепче, повыносливей, чем другие, и умели отыс¬кивать золото с помощью колдовства. Кроме того, каж¬дый горнопромышленник желал иметь по крайней мере одну черную любовницу из Вайда — чтобы удача никогда не покидала его на приисках [68].