Вслед кувырком

Уиткавер Пол

Хотя это, наверное, вообще пустые рассуждения, поскольку у Чеглока есть подозрение, что тельпы ни в коем случае не допустят их уничтожения. Да, элиминация Сети наряду с прочими антехами нормалов (включая электронные мозги высокие и низкие) – официальная политика Содружества, но все, что Чеглок знает о тельпах, убеждает его: они рассматривают Сеть как свое естественное право, продолжение не только собственных личностей, но и самого Тельпленда: внеразмерностная провинция страны, чьи псионически защищенные границы непроницаемы для других мьютов. Вряд ли тельпы охотно от этого откажутся. С чего бы? Как только нормалов не станет, тельпам не придется делить Сеть ни с кем, кроме тех, кого они сами туда пригласят, – за исключением электронных мозгов, конечно, но тельпы могут признать это приемлемым, поскольку

без электронных мозгов вообще не было бы Сети. Со своих надменных тронов, ранжированных по прогрессивно увеличивающимся высотам, Орбитальные поддерживают ее физическую инфраструктуру, медианет: координируют спутники, определенные функции меньших электронных мозгов и широкую сеть селкомов, камботов и других устройств сбора и распределения информации, расходящихся гладкой паутиной от экзосферы до самого ядра планеты. Задача у Орбитальных четкая и весьма ограниченная: их не интересуют мьюты, нормалы и даже младшие электронные мозги, у них нет потребности в земной – или, точнее, виртуальной – власти, помимо той, что необходима для выполнения трех условий их первоначальной программы: первое – оптимальное функционирование Сети в каждый момент времени, второе – ничто не должно угрожать существованию Сети, и третье – ее инфраструктура и ее работа должны постоянно улучшаться.

Орбитальные в Сети принимают множество обличий, их вирты так же разнообразны внешне, как и функционально. Иногда они являются выражением своих имен, различимые по виду или по связанным с ним символам или предметам. Бывает и так, что нет ни намека на их личность или на то, чем они занимаются. Некоторые общаются с виртами мьютов и нормалов, другие избегают или не замечают их.

В последнее время всякий раз, когда Полярис транслирует его в Сеть, Чеглок представляет себе, что плывет по поверхности или чуть под ней в бездонном океане информации, глубины которого – царство монстров, время от времени всплывающих попробовать всплески малых жизней так высоко над собой. Он ощущает этих монстров усиленными чувствами своего вирта: сущности бескрайней протяженности и выдающегося интеллекта, плывущие в холодных, плотных, беспокойных водах, жадные до поглощения чужого разума. Вообще говоря, эти сущности его не замечают, но иногда Чеглок чувствует, что один или другой все-таки видит его – будто медленно плывущий кит направляет огромный глаз на отдельного микроскопического криля. Созерцание этих искусственно созданных чужаков наполняет Чеглока паническим тошнотворным страхом и оставляет такое чувство, будто его обгадили до глубины души. Хотя ощущение, что его рассматривают, никогда не длится больше секунды, всегда остается впечатление, что его полностью изучили за это время, все его тайны поглощены и добавлены к какому-то гигантскому хранилищу знаний. И даже отпустив, его не забудут никогда. Порой он трепещет при мысли, что тот же виртуализованый интеллект может периодически возвращаться к нему, как возвращается служительница родильного отделения проведать спящих нормалок-инкубаторов.

Хуже того, в такие моменты Чеглок способен ощутить нечто вроде разума или разумов, созерцающих его с небрежным, но разрушительным интересом. Ослепленный яркостью этого внимания, он все же продолжает воспринимать памятью сетчатки неотступное призрачное видение. То, что впечатывается тогда в темноту его оглушенного разума, настолько странно, настолько оно нечеловеческое, что он сам себе не может этого описать, иначе как в ощущении благоговения и ужаса, которое возникает и остается… И еще остается четкое осознание, что, если эта связь продлится еще хоть мгновение, его собственный разум – то ли от неспособности воспринять такую чужеродность, то ли от слишком хорошего ее восприятия – рухнет в безумие. И неудивительно, что особой любви к Сети он не испытывает.

Но тельпы из Коллегии Виртуального Разума – их тянет к себе эта глубина и то, что там обитает. Никакой одиночный тельп не в силах так далеко нырнуть, но гештальты тельпов могут спуститься – и спускаются – на самое дно Сети. И кто среди других рас мьютов может знать, какие там завязываются контакты, в этих экспедициях, какие открываются тайны понимания? Он знает, что с его стороны это неправильно и нелояльно, но не может избавиться от чувства, что тельпы – такие же чужаки, как электронные мозги. Слишком уж им уютно на неестественных путях нормалов, и слишком уж их псионические способности сравнимы с антеховской инфраструктурой медианета, установленной задолго до Вирусных Войн, когда был запущен первый из Орбитальных. Он носил имя Хроноса и был уничтожен через несколько лет – не наземным оружием, а следующим поколением электронных мозгов, двенадцатью существующими Орбитальными.

Чеглок вздыхает.

Уже поздно, скоро пора будить Феникса. Он возвращается на землю и снова обходит вокруг лагеря. Все тихо. Миновав гнездо термантов, он спускается к ручью, огибая тотемные деревья, которые при луне выглядят еще кошмарнее, будто тела, сложенные для сожжения, но все еще хранящие едва заметные остатки жизни. Падение насекомых и гляделок стихает, здесь слышно только журчание ручья у ног да шорох ветра неподалеку в зарослях нож-травы, где каждый лист прям и тверд, как копье. Из зарослей вспархивает москитылек, подлетает на прозрачных крылышках размером с ладонь, будто покрытых сахарной глазурью. Чеглок ждет, пока станет слышен приторно сладкий запах насекомого, и прогоняет его дуновением. Потом долго отливает в ручей. Слова Полярис звучат в мозгу отчетливо, будто сейчас: «Когда-нибудь она тебя бросит так же неожиданно и необъяснимо, как выбрала, вот что. Ты ей надоешь, и она выберет кого-нибудь из нас. Может быть, даже меня. И что тогда, Чег? Как ты с этим справишься?»

И правда – как?

Он поворачивается к лагерю и направляется к одинокой палатке салмандера.

* * *

– Ну, – шепчет Джилли почти неслышно, – как ты думаешь, давно это уже?

У Джека ноги подкашиваются от облегчения: все-таки он не одинок. Джилли верит и помнит. И снова они вдвоем против всего мира, близнецы Дуны, объединенные еще сильнее этим последним – и самым непонятным, – из общих секретов.

– Не знаю, – отвечает он, радуясь возможности сравнить мнения. – Может быть, вчера был первый раз.

– Не может быть, – говорит она. – Ты же их слышал.

Только тут до Джека доходит, что она говорит про дядю Джимми и Эллен, а не про его обретенную способность менять историю силой мысли. Чувствуя себя полным дураком, он подносит к губам банку «колы», чтобы скрыть замешательство и смущение. Дурацкая холодная жидкость попадает не в то горло. Он сгибается пополам, заходится в кашле, ловит ртом воздух, а смех Джилли звенит у него в ушах.

– Жадность губит, да?

– Заткнись, – кое-как выговаривает он.

– А у тебя «кола» из носа лезет, – радостно сообщает она.

– Спасибо, а то я не знал. – Но не может удержаться и смеется вместе с ней, и они идут дальше.

На пляже днем народу прибавилось. Семейные группы установили пляжные зонтики, словно флаги, объявляя свои права на полоски земли. Носятся футбольные мячи и «летающие тарелки». Юные спасатели в зеркальных очках, загадочные, как сфинксы, сидят на белых деревянных тронах, поставив рядом тихо играющие радиоприемники.

– Я думаю, они уже давно, – доверительно сообщает Джилли. – Даже не тогда, когда дядя Джимми приехал этим летом, а еще с прошлого лета. Или даже с позапрошлого.

– И никто их не застукал и ничего не заподозрил?

– Такие вещи не из тех, что подозревают, – говорит Джилли. – Если бы мы не оказались в том классе, мы бы тоже не подозревали.

Он пожимает плечами, на этот раз успешно глотая «колу».

– Ладно, когда бы оно там ни началось, а теперь мы знаем.

– Просто поразительно, как можно устроиться прямо у людей под носом, – говорит Джилли. – Заставляет задуматься, что еще тут может происходить.

– Ты считаешь, мы должны рассказать?

– А за каким чертом, Джек?

Джек задумчиво ковыряет песок на ходу.

– Не знаю. Это же нехорошо – то, что они делают. – Ощутив досаду и снисходительность со стороны Джилли, он добавляет: – Ну, считается, что нехорошо.

Она закатывает глаза.

– Много чего на самом деле не так, как оно считается. Другое дело, если бы он, ну, заставлял ее, или еще что. Тогда бы мы точно рассказали. Но этой ночью ничего такого не было.

Джек смеется, вспомнив настойчивость Эллен.