Вслед кувырком
Шрифт:
– Я чуть не утонул.
– И что тебе, медаль за это дать?
– Боюсь, у меня рука сломана.
– Меня бы это на берегу не удержало. Я бы заставила все стать как было; как бы ни боялась, что бы у меня ни болело. Самое важное – не быть трусом.
От этого он негодует в душе, тем более что знает: это правда… хотя боится не воды, а того, что под ней. Но если он расскажет, Джилл не поймет. Она подумает, что он про что-то вроде «Челюстей». Он сам себе не может описать, чего боится – как же объяснить это ей? Но отрицать, что боится, тоже не может. Слишком их чувства друг на друга настроены,
– А шла бы ты, – говорит он.
– Сам иди, – отвечает она и брызгается водой.
– Нет, ты!
Водяная потасовка идет уже какое-то время, когда Джек соображает, что Джилли действует обеими руками. А это несправедливо, потому что у него рука прижата к боку, как сломанное крыло. Но главное – она его отпустила. Он свободен идти к берегу, да вот – не идет. Он уже не боится… ну, хотя бы не так боится. Что, как доходит до него, и было все это время целью Джилли. Они перестают плескаться. Он тяжело дышит, и она тоже.
– Ты это нарочно, – говорит он.
Она не может скрыть торжествующей ухмылки.
– Так ведь помогло же!
Легкость, с которой она им вертит, бесит Джека. И больше всего на свете ему хочется стереть ухмылку с этой рожи.
– Мы сюда не просто так пришли, – говорит он. – Пора тебе принимать свое лекарство. Если не сдрейфила.
Джилли не отводит глаз, и ухмылка не сходит с губ, когда она опускается в воду так, что только голова и плечи остаются над рябящей поверхностью.
И до него доходит, что она продолжает им вертеть. Но он не решается медлить. Он сокращает между ними расстояние, сам садится в воду, глядя ей прямо в глаза. И тянется здоровой рукой.
Джилли вздрагивает, когда он дотрагивается до ее бока.
– Не здесь, – говорит она. И переносит его руку на лифчик своего купальника, покрывающего грудь почти такую же плоскую, как у Джека.
Лицо у Джилли становится еще более взывающим, когда Джек захватывает ткань и кожу между большим пальцем и фалангой указательного. Сжимая пальцы, он слышит резкий вдох, глоток воздуха чуть раскрытыми губами, но кто вздохнул – он или сестра, трудно сказать.
– Чего ты ждешь? – дразнит его Джилли. – Приглашения?
Он давит сильнее.
– Щекотно.
Но он слышит, каких усилий ей стоит сохранить спокойствие. Он ощущает железную стену ее воли и давление боли на эту стену, как наводнения на дамбу, чувствует возникшее напряжение не только в ней, но и более отдаленно – в себе, раздражение, начинающее разъедать самоконтроль.
– Малек меня клюет, – говорит она.
– А сейчас будет большой краб.
У нее в глазах блестят слезы, она прикусывает губу, будто пытается прогнать одну боль с помощью другой. Лицо ее бледно, ноздри раздуваются при дыхании. И оба они дрожат.
Но у Джека мурашки бегут по коже не от холода. Он пьянеет от смеси власти и беспомощности. Это как ехать на той волне, прицепившись к силе-большей-чем-жизнь, чья благосклонность – и он ощущал это тогда все время, хотя слишком далек казался этот шанс, чтобы о нем беспокоиться – может быть отобрана так же внезапно, как и дана, выдернуться из-под него без предупреждения, как ковер-самолет на высоте двадцати тысяч футов. Помня этот опыт, какая-то часть сознания хочет прекратить, перестать, пока еще можно. Но он ни за что не сдастся первым. Не доставит Джилли такого удовольствия.
– Скажи «хватит», – говорит он.
– Хватит дурака валять.
– Нет, просто «хватит».
– Хватит… – судорожный вдох… – дурака валять.
– Ну что ж, сама напросилась. Сейчас будет лобстер.
И он сквозь ткань бикини крутит ей сосок. Это вызывает стон, и Джек на мгновение думает, что победил, что сейчас Джилли сдастся, и все будет кончено, все будет нормально между ними, вернется прежнее равновесие.
А вместо этого ее глаза широко распахиваются. Румянец разливается по лицу, до сих пор такому бледному.
– Ох, – говорит она. И снова: – Ох. – Будто открылось что-то такое, что давно должно было быть очевидным. Кажется, она глядит одновременно за тысячу миль отсюда – и внутрь себя, ушла куда-то, куда Джек не может за ней пойти, видит такое, чего не видит он. Как будто он подсадил ее перелезть через высокий забор сада, а сейчас стоит один на этой стороне, слушая доносящиеся оттуда ее восторженные вздохи.
И тут забор начинает рассыпаться. Не весь, не сразу, но достаточно, чтобы увидеть сквозь пролом цветы и фонтаны. Перед ним мелькает красота такая яростная, что ошеломляет все его чувства, он забывает время, забывает себя. И будто несется на волне чистого белого света, нет, он сам – волна, и Джилли тоже, кости, кровь и плоть растворились, атомы перемешались, рассеялись в воде и воздухе. Но это ощущение – как медленный рокот грома на крылатых следах молнии, и как бы ни был короток промежуток между ними, молния всегда хоть чуть-чуть, да опередит. Джек уже падает с этой волны, она уносится прочь, оставив их двоих за собой, и хотя он держится всем сердцем и волей, уже поздно. Всегда было поздно. Но все равно он держится, если не зато, что было, то за воспоминание о нем, уходящее почти так же быстро.
Он моргает – или это моргает мир. Пальцы его сжимают воду – Джилли в них нет. Он не помнит, чтобы отпускал ее. И он встает и поворачивается, тщетно высматривая сестру среди пловцов рядом или подальше, где плавают непотревоженные чайки. У него кружится голова, блестки океана – как танцующие алмазы, разбитые остатки волны света. Сердце стискивает страх, и секунду ему кажется, что ее действительно больше нет, что он ненамеренно изменил положение вещей самым ужасным, невообразимым образом. Или то, что тянулось к нему из холодных беспросветных глубин моря, схватило ее. Но она выныривает на пять-шесть ярдов ближе к берегу.
– Так помни, Джек! – кричит она. – Не рассказываем!
Нота торжества в ее голосе немного смущает, как и заповедь не рассказывать. Как будто он что-то не уловил. Но она ныряет, руслой исчезает под водой, и он не успевает спросить.
Будто определяя расстояние до уходящей грозы по времени между молнией и громом, Джек начинает считать секунды:
– Один гиппопотам, два гиппопотама, три гиппопотама…
В воду капает что-то, вроде как не вода. У него кровь идет из носа.
Загипнотизированный ужасом, он смотрит, как падает очередная капля, расплываясь алым облачком и тут же рассеиваясь. Он вытирает нос тыльной стороной ладони, глядит, потрясенный, на яркий мазок на коже. Сует руку в воду, испугавшись, что пятно останется навеки, как клеймо. Потом окунается сам.