Всплыть на полюсе!
Шрифт:
— Т-о-о-о-варищ лейтенант…
Еще час назад он был не один, вместе с друзьями, видел огненную шапку, вспыхнувшую над кораблем, и металлическую сигару, что вынырнула из пламени и несколько секунд почти неподвижно висела в воздухе, прежде чем устремиться ввысь. Запомнилась фигура лейтенанта Кормушенко. Он в этот момент прильнул глазом к видоискателю кинокамеры.
«Было это или нет? — думал сейчас Пчелка, не выпуская из рук бура. — И как быстро все произошло!»
Одно знал: вины его тут нет и быть не может. Едва ракета скрылась в небе, он, не дожидаясь товарищей, осмотрел участок:
Сколько раз практиковались там, дома. Наверное, десятка три лунок высверлил вот этим же самым буром. И метеостанцию не раз собирали и устанавливали. Все получалось хорошо. А тут паковый лед не поддавался. Сверлящее приспособление с острым, как у стекла, изломом отскакивало. Кормушенко и Голубев уже шли к нему. Их разделяло сто пятьдесят — двести метров. Лейтенант тащил одни сани, Голубев — другие. И вдруг все скрылось в снежной пелене.
Пчелка оказался один среди ледяной пустыни.
Первые несколько минут он продолжал бурить, хотя не видел ни бура, ни шурфа. Снежные ядра бомбили лицо. И тут вдруг бур сорвался на ногу. Сразу Пчелка не ощутил боли, должно быть спасла меховая прокладка унтов. Только выпрямившись и сделав несколько шагов в сторону, он почувствовал, что правая нога вроде совсем чужая, одеревеневшая. Тут вовсе ослепило снегом, и он пошел, зная только одно: нужно найти своих.
Выбиваясь из последних сил, он звал Голубева и Кормушенко. Кричал, широко открывая рот, но вой ветра заглушал звук его голоса.
Мичману казалось, что, если он остановится, буран обязательно прижмет ко льду, и это представлялось самым страшным. Он шел прихрамывая, стараясь не думать о больной ноге, и не выпускал тяжелого механизма. Онемевшие от мороза руки отекали, хотелось им дать отдых. Но тут же он начинал думать о том, что шурф еще не готов, достаточно отпустить бур на минуту — его занесет снегом и похоронит среди пустыни. А без него все дело пропало. Приборы-то не потерялись, они принайтовлены к санкам, друзья, наверное, прикрыли их своими телами. А брось бур — и тогда хоть зубами грызи лед. Нет, такое невозможно.
И как ни тяжело было, он двигался со своей ношей, то держа ее под мышкой, то крепко прижимая к груди.
Растирая рукавицей лицо, он снимал наледь. Бесполезно! Через несколько минут опять на щеках и бровях нарастала снежная маска.
Пчелке становилось жутко. Бур казался теперь совсем непосильной ношей, он тащил его на плече. Плечо ныло, резало, нестерпимо болело, и Пчелка остановился, воткнул бур в снег и оперся на него руками. Силы его убывали, но мысль о том, что задание не выполнено и где-то поблизости лежит на санках автоматическая метеостанция, не выходила из головы, заставляла крепиться. И после минутной передышки мичман двинулся дальше.
Сколько он шел, трудно сказать. Только вдруг снег начал редеть, блеснули просветы, ветер промчался куда-то вперед, унося с собой белые вихри. Протерев глаза, Пчелка наконец увидел необозримое белое поле, залитое солнцем, висевшим низко-низко над горизонтом. Лучи его ослепили, не давали возможности открыть глаза. Это было
Пчелка вспомнил о, защитных очках. Было приказано: на солнце без очков не ходить. Можно получить ожог глаз, а то и хуже — заболеть снежной слепотой. Первый раз без опасения положив к ногам бур, Пчелка надел очки и изумился при виде неба, раскинувшегося широким голубым шатром над белой пустыней; в пейзаж, точно рукой художника, были вписаны призрачные ледяные сопки с голубоватыми вершинами. Мороз основательно пощипывал нос и щеки. К тому же боль в ноге становилась, все ощутимее, хотелось снять меховой сапог и посмотреть, что там случилось, но удерживала боязнь обморозиться.
Мичман осматривался по сторонам, прислушивался. Кругом была такая напряженная, даже устрашающая тишина, будто на всем пространстве в несколько тысяч квадратных километров Северного полюса осталась одна-единственная живая душа — это Пчелка, мичман Дубовик.
Он поднял над головой ракетницу, и тишину ледяной пустыни прорезал выстрел; Когда вдалеке послышался ответный выстрел, Пчелка принял его за эхо. Но вскоре в небо взвилась зеленая ракета, и теперь Пчелка не сомневался — нашлись его друзья. Рука с ракетницей опять взметнулась над головой, и палец несколько раз нажал на курок. В небе опять прочертили след ответные зеленые огоньки. Сразу позабылись все невзгоды: ушибленная нога, мороз… Он увидел там, вдали, черные точки, явно двигавшиеся к, нему. Явления рефракции, характерные для этих мест, искажали перспективу, и Пчелка не мог определить, как далеко от него товарищи, Он взвалил на плечо бур и, прихрамывая, зашагал им навстречу. Многое в жизни приходит и забывается, а вот минуты, когда бежали к нему друзья и как все трое, встретившись, обнялись, а потом с гиканьем и счастливыми возгласами устроили общую свалку, — забыть нельзя.
Лейтенант Кормушенко, растирая щеки, сказал:
— Ну, мичман, мы остались одни…
Пчелка смотрел вопросительно: что это значит?
— Началось сжатие льдов и корабль погрузился, — сообщил Кормушенко. — Но у нас нет оснований отчаиваться. Ни в коем случае нас не бросят на произвол судьбы. Василий, включи-ка станцию, может, кто и откликнется. А мы будем выполнять задание.
Продрогший, съежившийся Голубев, должно быть, так и не снимал наушников: на груди по-прежнему висел маленький микрофон. Сейчас он снова повторял: «Я — «Кит-пятнадцать»… Я — «Кит-пятнадцать»…»
Никто не отвечал.
Пчелке хотелось рассеять тяжелые мысли, собиравшиеся как тучи перед грозой.
— Куда же вы подевались, товарищ лейтенант? Я тильки лунку начав рубать, глянув, а вин след простыв… — с забавной гримасой на лице рассказал он.
— Мы с Василием взялись за руки и не отходили от саней, — объяснял Кормушенко, продолжая растирать снегом обмороженную щеку. — А вот вы-то как, мичман?
— Усе ничого. Тилько нога, хвороба ее возьми, под бур подвернулась, — сообщил Пчелка, показывая на ушибленную ногу.