Всполошный звон. Книга о Москве
Шрифт:
Москворецкая улица и Нижние торговые ряды. Бумага, акварель. 1800–1802 гг.
Этой улицы нет на карте современного города. Москворецкая улица спускалась от Красной площади вдоль Средних торговых рядов и собора Василия Блаженного к Москворецкому мосту, связывая Китай-город с Замоскворечьем.
В конце XVIII века разбогатевший Китай-город уже не устраивали грязные и тесные гостиные дворы. Знаменитый Джакомо Кваренги сделал замечательный проект, в котором зодчий хитроумно и изящно использовал уклон местности от Ильинки к Варварке, учредя здание на взгорбке двухэтажным, а в низине трехэтажным и соединив обе части ступенчатым
Толчком к строительству каменных зданий (в том числе лавок, амбаров, лабазов) послужил опустошительный пожар 1737 года, тот самый знаменитый пожар, когда «Москва сгорела от грошовой свечки». Так оно и было: загорелся чулан в Зарядье от свечки перед иконой; уничтожив Зарядье, он кинулся в верхний Китай-город и оттуда распространился по всей Москве, добравшись аж до Немецкой улицы и Лефортова.
Пожары вообще играли большую роль в московском строительстве. Москвичи не любили ни каменных домов, ни каменных церквей и, несмотря на все царские указы, старались строиться из дерева. Но опустошительные пожары все-таки принудили их обратиться к камню. Постепенно весь Китай-город стал каменным.
Конечно, Китай-город принимал все более цивилизованный вид, но что-то от старого, горластого, буйного, суматошного торжища в нем оставалось даже в исходе XIX века, когда купечество привыкало к визитке и фраку, к изысканной еде и тонким винам, приобщалось к искусству и литературе, меценатствовало, коллекционировало, покровительствовало художникам и музыкантам, в нем по-прежнему крепко отдавало азиатчиной. Интересный и плодовитый писатель Петр Дмитриевич Боборыкин, родившийся еще при Пушкине, а умерший после революции, оставил талантливый и познавательный роман «Китай-город». Иван Тургенев писал о Боборыкине: «Я легко могу себе представить его, на развалинах мира строчащего роман, в котором будут воспроизведены самые последние „веяния“ погибающей земли. Такой торопливой плодовитости нет другого примера в истории всех литератур! Посмотрите, он кончит тем, что будет воссоздавать жизненные факты за пять минут до их нарождения».
А вот картинка китайгородской жизни из романа Боборыкина:
«В „городе“, на площади против биржи, шла будничная дообеденная жизнь. Выдался теплый сентябрьский день с легким ветерком. Солнца было много. Оно падало столбом на средину площади, между громадным домом Троицкого подворья и рядом лавок и контор. Вправо оно светило вдоль Ильинки, захватывало вереницу широких вывесок с золотыми буквами, пестрых навесов, столбов, выкрашенных в зеленую краску, лотков с апельсинами, грушами, мокрой, липкой шепталой и многоцветными леденцами. Улица и площадь смотрели веселой ярмаркой. Во всех направлениях тянулись возы, дроги, целые обозы. Между ними извивались извозчичьи пролетки, изредка проезжала карета, выкидывал ногами серый жирный жеребец в широкой купеческой эгоистке московского фасона. На перекрестках выходили беспрестанные остановки. Кучера, извозчики, ломовые кричали и ходко ругались. Городовой что-то такое жужжал и махал рукой. Растерявшаяся покупательница, не добежав до другого тротуара, роняла картуз с чем-то съестным и громко ахала. По острой разъезженной мостовой грохот и шум немолчно носились густыми волнами и заставляли вздрагивать стекла магазинов. Тучки пыли летели отовсюду. Возы и обозы наполняли воздух всякими испарениями и запахами — то отдаст москательным товаром, то спиртом, то конфетами. Или вдруг откуда-то дольется струя, вся переполненная постным маслом, или луком, или соленой рыбой. Снизу из-за биржи, с задов Гостиного двора, поползет целая полоса воздуха, пресыщенного пресным отвкусом бумажного товара, прессованных штук бумазеи, миткал, ситцу, толстой оберточной бумаги.
Нет конца телегам и дрогам. Везут ящики кантонского чая в зеленоватых рогожках с таинственными клеймами, везут распоровшиеся бурые, безобразно пузатые тюки бухарского хлопка, везут слитки олова и меди. Немилосердно терзает ухо бешеный лязг и треск железных брусьев и шин. Тянутся возы с бочками бакалеи, сахарных голов, кофе. Разом обдадут зловонием телеги с кожами. И все это облито солнцем и укутано пылью.
Кому-то нужен этот товар? „Город“ хоронит его и распределяет по всей стране. Деньги, векселя, ценные бумаги точно реют промежду товарами в этом рыночном воздухе, где все жаждут наживы, где дня нельзя продышать без того, чтобы не продать, не купить.
…Снизу от Ножовой линии, сбоку из Черкасского переулка, сверху от Ильинских ворот ползет товар, и над этой колышущейся полосой из лошадей, экипажей, возов, людских голов стоит стон: рубль купца, спина мужика поют свою нескончаемую песню…»
Очень резвился Китай-город в Фомин понедельник. Русское купечество избрало день святого апостола Фомы, чтобы на ярмарке-гулянке сбыть московским жителям гнилые товары и вышедшие из моды вещи. И хотя все москвичи знали, что это надувательство, соблазн дешевых цен был велик, и с раннего утра весь город валом валил в ряды. «Московская модная красавица… попадья в своем огромном чепце, чопорная купчиха, скромная портниха и горничная девушка, жена приказного и кухарка, пожилой помещик со своей семьей и молодой франт без семейства» чуть ли не дерутся из-за вышедшей из употребления материи, гнилых перчаток, жалких браслетов и кусочков лент.
«Для людей, нечистых на руку, эта давка в Гостином ряду — настоящий сенокос: бывает, что иной, торгуя лоскут канифаса, нещадно тащит кусок материи под шинель и развешивает его там на нарочно пришитых острых крючках; чиновница-аферистка, будто в рассеянии, вместе с носовым платком сует в свой огромный ридикюль огромную деревяшку с мотком лент, а между тем какой-нибудь шалун, пользуясь всеобщим смятением, сшивает на живую нитку ветхий капот старой кухарки с богатым бурнусом московской красавицы… Все это живо, пестро, разнообразно; это веселый муравейник людей, в котором, если б не было страшной суматохи, не было никакого очарования…»
Угомонился Китай-город уже в нашем веке, когда его торговля сосредоточилась в Верхних и Средних торговых рядах. Верхние ряды стали Торговым домом ГУМ, главным универсальным магазином Москвы, куда ежедневно тянутся тысячи и тысячи покупателей. Таким образом, Китай-город не изменил своему торговому прошлому.
Надо сказать, что в историю Москвы, а стало быть, и в историю страны Китай-город вошел не только как великое торжище. Он имеет заслуги перед русской культурой, искусством, просвещением.
С. Волнухин. Памятник «Николы Чудотворца Гостунского дьякону Ивану Федорову» в Театральном проезде близ бывшего Печатного двора. 1909 г. Фото 1970-х гг.
И. Ф. Федоров (около 1510–1583) был дьяконом церкви Николая Чудотворца Гостунского в Кремле. В 1565 г. издал «Часовник» — основную учебную книгу в России XVI — нач. XVII в.
Памятник первопечатнику Ивану Федорову работы скульптора Волнухина не зря поставили возле Китайской стены. Позади него когда-то находилась первая русская типография — Печатный двор, построенный повелением царя около 1553 года. Царя гневало, что переписчики церковных книг по небрежности, темноте, а порой по игре беспокойного ума перевирают священные тексты. Лишь печать могла гарантировать канонический текст.
Государев Печатный двор с типографией Ивана Федорова в 1550-х гг. Бумага, акварель. Кон. XVII в.
Это первая московская государственная типография, основанная около 1553 г. на Никольской улице. Название улицы происходит от Николаевского (Никольского) греческого монастыря, когда-то расположенного в этой местности.
Во главе Печатного двора поставили бывшего дьякона Ивана Федорова. Помощником у него был Петр Мстиславец. Иван Федоров был овдовевшим дьяконом, поэтому его отставили от церковной службы. Историк Уланов полагает, что это и заставило его заняться книгопечатанием. Иван Федоров не только досконально изучил печатное дело, он прекрасно владел пером, его послесловия обнаруживают литературный дар, знакомство и с церковной, и с публицистической литературой — сочинениями Максима Грека и его знаменитого ученика князя Андрея Курбского. Он умел отливать формы для букв и сами буквы, а также делать пуансоны — резанные из стали буквы для выбивания из меди матриц.