Всполошный звон. Книга о Москве
Шрифт:
У Тредиаковского начинают появляться поклонники в наши дни. Известный поэт-просветитель Андрей Вознесенский восторгается его двустрочием: «Императрикс Екатерина, о! // Поехала в Царское Село». В междометии «о» он видит маленькое круглое зеркальце, в которое смотрелась перед прогулкой императрица. Это очаровательно! Беда лишь в том, что Тредиаковский никогда не писал этих виршей, являющих собой злую пародию Козьмы Пруткова на бедного стихотворца.
До сих пор каким-то чудом сохранился Спасский собор Заиконоспасского монастыря. Здание очень нарядно со своими широкими окнами и легкими, голландского типа рамами, парапетами и балясинами изящного рисунка, а венчает его колонная беседка, придающая воздушность большому строению. С улицы храм не просматривается, но когда входишь во двор, он поражает, как
А. Вебер. Здание (в основе XVIII в.) гостиницы и ресторана «Славянский базар» на Никольской улице. 1871 г. Фрагмент фасада. Фото 1994 г.
Гостиница была открыта в 1872 г. А. Пороховщиковым. 26 июня 1898 г. в ресторане «Славянский базар» произошла встреча К. Станиславского и В. Немировича-Данченко, положившая начало МХАТу.
В первой четверти XVIII века Никольскую называли улицей просвещения. Книготорговец Глазунов перенес сюда со Спасского моста свою книготорговлю, приобретя для этого самый большой дом на улице, принадлежавший прежде князьям Черкасским (в их память названы два переулка: Большой и Малый Черкасские). Огромный магазин Глазунова славился на всю Россию, здесь бывал, приезжая из Петербурга, Пушкин, а библиотекой для чтения, устроенной при магазине, пользовался Белинский.
Глазунов был не просто торговцем, а фанатиком книги. Он предвосхитил тот тип русских предпринимателей, ярчайшим воплощением которых стал Савва Мамонтов, покровитель художников русского начала (сам одаренный скульптор), создатель знаменитой Частной русской оперы, где Сергей Рахманинов обрел себя как дирижер и помог музыкальному становлению Федора Шаляпина; рядом можно поставить Савву Морозова — ему многим обязан Московский Художественный театр, коллекционеров Третьяковых и Щукина.
Позднее Глазунов купил здание, принадлежавшее Академии наук и ставшее впоследствии знаменитой аптекой Феррейна. За этим домом была россыпь букинистических лавочек. Коллекционер П. И. Щукин писал: «Типичными из букинистов здесь были Платон Львович Байков и Афанасий Афанасьевич Астапов. Лавочка Байкова находилась ближе к Никольской и, будучи темной, освещалась и днем коптившей керосиновой лампой, висевшей на потолке… Лавочка Астапова находилась ближе к Проломным воротам, а сам он жил рядом с лавочкой в миниатюрном помещении, которое так было заставлено полками с книгами, что в нем едва можно было повернуться».
К исходу XIX века Никольская стала одной из самых респектабельных московских улиц и наряду с Ильинкой украшением московского Сити. Здесь находились конторы, как тогда говорили — амбары, крупнейших московских торговых обществ, гостиницы, излюбленные купечеством, в том числе «Славянский базар», чей ресторан по праву гордился своей русской кухней: стерлядкой кольчиком, солеными хрящами, ботвиньей, ухой с расстегаями, поросенком с хреном и прочими сытными русскими блюдами.
В этой гостинице останавливались Репин, Чайковский, Римский-Корсаков, чешский композитор Дворжак, Чехов. Здесь жил знаменитый полярный исследователь, создатель Фонда помощи голодающим Фритьоф Нансен.
А помните из «Дамы с собачкой»: «Приехав в Москву, она останавливалась в „Славянском базаре“ и тотчас посылала к Гурову человека в красной шапке». А вот так начинаются «Мужики»: «Лакей при московской гостинице „Славянский базар“, Николай Чикильдеев, заболел. У него онемели ноги и изменилась походка, так что однажды, идя по коридору, он споткнулся и упал вместе с подносом, на котором была ветчина с горошком…» Умирая в деревне, Николай мечтательно вспоминал: «Об эту пору в „Славянском базаре“ обеды…» То была его поэзия. И все-таки не знаменитыми постояльцами, не ветчиной с горошком и стерлядкой кольчиком вошел «Славянский базар» в историю русской культуры: здесь в июне 1897 года состоялась историческая встреча. Два небезызвестных в Москве человека — актер-любитель Константин Сергеевич Станиславский (Алексеев) и драматург Владимир Иванович Немирович-Данченко — были захвачены идеей создания нового театра,
МХАТ сразу начал с подвига: открыл Чехова-драматурга. До этого пьесы Чехова либо проваливались, как «Чайка» на петербургской сцене, либо тихо сходили на нет, как «Иванов» в Московском театре Корша. И только «художественники» смогли раскрыть эту неведомую на театре драматургию полутонов, глубокого подтекста, сильных чувств под завесой бытовой интонации. А спектаклем «На дне» МХАТ открыл другого великого драматурга — Максима Горького. Мне посчастливилось увидеть первый акт «На дне» в день горьковского юбилея почти в том же составе, в каком он шел на премьере, даже Константин Сергеевич покинул свое леонтьевское уединение, чтобы сыграть Сатина. Не было лишь Грибунина, зато были Москвин, Качалов, Лужский, Книппер-Чехова, Лилина, Вишневский. И все — в зрительном зале и на сцене — ждали появления Горького, который, увы, не приехал — заболел…
Я не представляю себе детства без чуда «Синей птицы» и ослепительной радости «Трех толстяков»; мне кажется, что в тревогу юности меня втянул щемящий спектакль «У врат царства» с Еланской и Качаловым, и невосполнимой потерей считаю, что по молодости лет не увидел «Братьев Карамазовых», зато мне выпало редкое счастье слышать монолог Дмитрия в исполнении — как холодно звучит это слово! — великого Леонидова.
Я больше говорил о людях, соприкасавшихся с Никольской улицей, нежели о ее обитателях. В какой-то мере это естественно. Никольская, как и весь Китай-город, кроме Зарядья, была коммерческой улицей. Знать и церковники давно поразъехались отсюда, уступив свои владения купечеству. А купцы жили преимущественно в Замоскворечье и других тихих местах Москвы, сюда же приезжали только для торга. Китай-город, подобно лондонскому Сити, пустел с окончанием рабочего дня.
Первопечатник Федоров и его подручный Мстиславец, равно и книготорговец Глазунов, уже упоминались, можно вспомнить еще об одном замечательном человеке, жившем на Никольской, — композиторе, капельмейстере знаменитого шереметевского хора С. А. Дехтереве.
Он был создателем первой русской оратории «Минин и Пожарский», взбодрившей патриотическое чувство соотечественников в канун войны с Наполеоном. Его выдающимся преемником был знаменитый Гавриил Ломакин. Ломакин тоже был крепостным Шереметевых, но у него хватило выдержки дожить до получения вольной, а Дехтерев не выдержал вечного унижения, сломался, запил и погиб.
По-настоящему прекрасна была Никольская улица, когда существовали Владимирские ворота, слева от которых высилась башня с шатровой кровлей, а справа — церковь Владимирской Божией Матери; я помню общемосковскую боль, когда эту чудесную и никому не мешавшую церковь снесли. Ворота были уничтожены еще раньше. Во время строительства метро первой очереди Никольскую улицу обрубили со стороны Лубянской площади и разбили чахлый скверик. Зачем это понадобилось — одна из московских градоразрушительных тайн.
Казанский собор на Никольской улице. 1626–1630 гг. Фото 1994 г.
Сооружен на вклад князя Д. Пожарского в память освобождения Москвы от поляков (строил собор подмастерье Л. Максимов). Первоначальный облик памятника раскрыла реставрация П. Барановского. В 1930-х гг. собор был разобран и вновь восстановлен в 1992 г.
Улицы Никольскую и Ильинку связывает проезд, называвшийся Богоявленским по находившемуся в нем монастырю, Большой Черкасский переулок и проезд Сапунова. Интересно бродить по этим узким переулкам, заходя в старые, захламленные дворы, забитые грузовиками, какими-то ящиками, бочками, контейнерами, среди которых снуют озабоченные люди. Вспоминаются деловые диккенсовские трущобы. Не счесть контор, иные примостились на площадках лестниц, в коридорах и переходах, другие внедрились в толщу стен или прилепились к ним, как ласточкины гнезда. Для дела использован каждый сантиметр площади. Такого нигде в Москве больше не увидишь: каждый дом — как соты, в каждой ячее — гущина напряженной деятельности.